Впервые под общеизвестным названием «Леди Макбет Мценского уезда» этот замечательный псевдосудебный очерк не менее замечательного русского писателя Николая Лескова появился в сборнике в 1867 году. Он должен был стать началом цикла о сильных и страстных характерах русских женщин: купчихе Катерине, дворянке Грациэлле, старосветской помещице, крестьянской раскольнице Февронье, повитухе. Однако цикл так и не был завершен. За 145 лет, прошедших со времени написания этой «мрачной истории», как называл ее сам Лесков, «этюда, выдержанного в строгих тонах», литературный первоисточник трижды инсценировали для драматической сцены. Один раз — в 1930 году — он был переложен на язык оперы гениальным Дмитрием Шостаковичем и до сих пор идет под названием «Катерина Измайлова» (блистательную Галину Вишневскую прославила именно эта вокальная партия). Очерк неоднократно становился основой для игрового кино: от немого и — увы — не сохранившегося до наших дней фильма «Катерина-душегубка» (1916) до необыкновенных в своем роде киноинсценировок Анжджея Вайды «Сибирская леди Макбет» (1962) и Романа Балаяна с Натальей Андрейченко в главной роли (1989). Среди многократных театральных постановок «Леди Макбет Мценского уезда» лучшими по праву признаются постановка Андрея Гончарова в столичном театре имени Маяковского с Натальей Гундаревой и недавняя в «Табакерке». Премьера «Леди Макбет Мценского уезда» от ульяновского театра-студии «Enfant Terrible», состоялась на прошлой неделе и стала спектаклем закрытия предъюбилейного четвертого театрального сезона этого самобытного коллектива. Наш портал увидел хрестоматийную историю глазами создателей этого спектакля немного иначе.

То, что описал Николай Лесков в своем очерке, на сегодняшнем полицейском языке называется серийным убийством на личной почве. И уже такой поворот делает историю «топовой» для сегодняшнего зрителя, воспитанного, к сожалению, на криминальных сюжетах НТВ. Но не это заинтересовало в классике режиссера и художественного руководителя театра Дмитрия Аксенова, художника Екатерину Лягину и актеров Наталью Ляхову и Алексея Гущина, на которых держится новая сценическая версия. Сами многочисленные убийства на сцене случаются невнятно — и это художественное решение, возведенное в принцип. Аксенов сам сделал крайнюю по времени четвертую по счету инсценировку, перелопатив текст Лескова, а во время репетиций продолжил перевод литературного первоисточника на сценический язык вместе с актерами. В результате даже те, кому лесковский текст хорошо известен, с помощью нехитрых интонационных ударных перестановок услышали его абсоютно по-новому. Со зрителем со сцены говорят не просто о любви, но о целостности человеческой души, как одной из сторон бытия. И о разрушении этой целостности, непременно приводящей к духовному самоубийству.

Парадоксально, но опера на сюжет Лескова куда популярнее собственно драматических переложений. В театрах драмы принято брать к постановке «Леди Макбет Мценского уезда» при непременном условии — наличии в труппе сильной, яркой, глубокой актрисы. При том, что в коллективе у Аксенова все такие, режиссер не ошибся, остановив свой выбор на ровеснице Измайловой Наталье Ляховой. Ее Катерина — словно и есть тот предмет давнего спора литературных и театральных критиков, сравнивающих героиню Лескова с ее тезкой по фамилии Кабанова из «Грозы» Островского. В героине Ляховой, которой овладевает роковая, незаконная страсть, органично сочетается и Кабановское, и Измайловское начало. Она то воспринимает свою любовь как страшный грех, то вдруг в ней просыпается какая-то первобытно-дикая, языческая всепоглощающая страсть. Рыжеволосую молодую актрису не стали перекрашивать в жгучую брюнетку, чтобы добиться полного сходства с литературным оригиналом. Хотя в остальном присутствуют и стать, и красивая, точно мраморная шея. Ставка, впрочем, все же сделана не на внешнее сходство. И ставка эта полностью оправдалась. Актриса в одиночку способна в начале заполнить все окружающее пространство , по Лескову, «скукой русской, скукой купеческого дома, от которой весело, говорят, даже удавиться». И к финалу — смертельной страстью, на грани и аккуратно, не впав ни в истерику, ни в горячечный напускной любовный бред. Все в меру сдержанно и контролируемо, жестко и лирично одновременно. Игра Натальи Ляховой очень похожа на случай, когда голой рукой гасят пламя, а при этом не кричат. Она и физически делает это ближе к финалу. А в ценах любви с приказчиком Сергеем мизансценически, точно со всей имеющейся в ней страстью актриса, виртуозно владея телом, взбирается по своему полюбовнику, словно совершает восхождение к чему-то недосягаемому. Вообще, пластические сцены в этом спектакле впечатляют кажущейся лаконичностью и вместе с тем это некая духовная Вселенная каждого человека в отдельности и всего человечества. И преступления свои Катерина совершает не бессознательно, в горячке, а рационально защищая свои чувства и свое право на счастье, пусть даже короткое. Даже плети, гуляющие по спине Сергея, актриса со всей страстью принимает «на свой счет». В каторжных сценах на миг возникает ощущение, что все в ней умерло. Но это только ощущение — слишком сильно любила, слишком много отдала.

«Девичура» Сергея играет Алексей Гущин — актер с сильным мужским началом. Эта роль максимально раскрывает весь его творческий потенциал. Без преувеличения в его лице ульяновские подмостки приобрели сильного романтика. Именно так режиссеры определяли амплуа раннего Александра Абдулова, который, кстати, сыграл Сергея в фильме Романа Балаяна. Гущин словно объединяет в себе все мужские ипостаси от вялого лирика до брутального самца. Он точен и конкретен в своей соблазнительности до кончиков пальцев, которые, кажется порой, живут своей жизнью. Выразительные руки, глубокий взгляд, в котором может утонуть все, что попадает в поле его зрения. Есть что-то звериное в сцене его первого знакомства с Измайловой. При этом он описывает свою любовь с красочностью, достойной великих живописцев, словно зримо рисует ее образ широкими мазками. Он способен обвинять, оправдываясь и оправдываться, обвиняя. Временами создается впечатление, что он боится сам себя и своей любви. Актер к тому же с легкостью и безо всякого нигрыша перевоплощается, то в купцов Измайловых — отца и сына — то в малолетнего Феденьку, то даже в пару героинь очерка женского пола. Но игра заканчивается, и с какой ощутимой тяжестью ложится на него к финалу невыносимая для легко живущего Сергея любовь Катерины. Он гонит ее, будучи не в состоянии с ней расстаться. «Останься!» — протестует в нем все в финале, когда он бросает в лицо Измайловой: «Да мне вот стоптанный Сонеткин башмак милее ее рожи!». Он оказался слаб перед любовью. Даже не заметил, что и Катерина, и Феона с Сонеткой, с которыми заигрывает на каторге, — одна и та же женщина . На это работает и сценическое решение спектакля, когда всю историю рассказывают двое актеров. Сергей прячется за свою напускную жестокость, когда бежит от своей любви. И когда его поцелуй в уста Сонетке кровавым клеймом горит на щеках избитой, но морально не сломленной Катерины. А она — уже заложница своей чуственной страсти, с которой не хочет бороться. И в трагическом исходе виноваты оба. Но при этом почему-то чувство вины передается и в зрительный зал. А не про нас ли все это?..

Отдельные украшения спектакля: сценография, музыкальное оформление и тайная символика. Деревянный струганный помост, деревянная лестница, висящий посередине мешок, на котором персонажи предаются страсти и который по желанию превращается то в мужа Измайловой, то в ее свекра. Это все, что нужно создателям спектакля, чтобы с максимальной степенью веры изобразить макрокосмос, который при любом раскладе остается лишь фоном происходящего. Остальное — открытое пустое пространство, иллюзия незащищенности. Стоном истерзанных светлых душ звучат в исполнении ансамбля Покровского «Колыбельная» и «Молтва молодца», к финалу окончательно завораживая протяжной русской песнью. Что до символов, то даже не слишком внимательное око насчитает их около пяти. Это и блестяще описанный Лесковым и сыгранный Гущиным кот — символ грации и изящества с одной стороны, и коварства и двуличности с другой. Мешок в Словаре символов трактуется как богатство, духовное и материальное. Лестница — восхождение от материального к духовному, от нереального к реальному, от тьмы к свету, к абсолюту, трансцендентному, через смерть к бессмертию. Свеча, кроме всего прочего, это еще и символ крепких отношений мужчины и женщины, прочных семейных уз. И становится до мурашек по коже холодно, когда Сергей гасит этот свет буквально в своей утробе, съедая свечу со словами: «Ко всякому отвратительному положению человек по возможности привыкает».

Спектакль начинается с омовения ног (еще один символ — очищения души и сердца, которое совершается и в Крещении, и в Причащении), а заканчивается в полутьме полным обнажением актеров под струями воды. Впрочем, очищение тела это, скорее, уже бонус — важный, но не такой уж необходимый. Ибо с искуплением грехов своих персонажей, актеры и сами становятся духовно чище на сцене. А вместе с ними и зрители. И в этом смысле новый спектакль самого молодого ульяновского театра становится без преувеличения Исповедью. Исповедью каждого самому себе. И окружающим...

Ярослав Щедров