Финал Полтавской битвы столь же легендарен, как и само сражение. Петр Великий приглашает пленных шведских генералов к себе в палатку, возвращает шпаги фельдмаршалу Реншильду и принцу Вюртембергскому, а потом наливает всем шампанское и произносит исторический тост - за здоровье своих учителей в ратном деле. Не менее благородной пьянкой через три дня завершается и сражение у Переволочны, где Меншиков догнал на переправе через Днепр генерала Левенгаупта с основными силами, отступившими от Полтавы, и вынудил его сдаться.

Но эти красивые жесты были сделаны лишь в адрес высшего генералитета. С солдатами и младшими офицерами победители обошлись по-простому: вопреки договоренностям их сразу начали грабить (а казаков-изменников еще и сажать на кол). Впрочем, шведы первыми нарушили условия капитуляции и вместо того, чтобы отдать армейскую казну русским, принялись раздавать деньги своим солдатам.

Шведский историк Энглунд Петер в своем исследовании «Полтава: Рассказ о гибели одной армии» пишет: «С солдатами обходились по-разному. Если одним соединениям позволено было сохранить все (были даже полки, которые разоружили только два дня спустя), то другие неприятель обобрал самым основательным образом. Некоторых шведов в буквальном смысле слова раздели до нитки: с них сняли даже носильное платье. Раздетых догола, их большими партиями связывали друг с другом и «гнали и понукали, как быдло».

Среди этих тысяч пленных (2800 шведов сдались на полтавском поле, 20 тысяч у Переволочны) оказался и 23-летний старший лейтенант шведской армии Георг Генрих фон Борнеман, уроженец Сконы (юг Скандинавии). К зиме его вместе со всеми привели в Москву, где в первый день нового 1710 года их провели огромной колонной по улицам столицы при торжественном въезде в нее императора. На этом участие пленных в победных празднествах закончилось, и Петр Великий разослал их по городам и крепостям империи, указав строго охранять и использовать на различных работах. Георг фон Борнеман попал в партию, идущую в небольшую крепость Симбирск на берегу Волги, в краю тогда диком, пустынном и мало освоенном. Ему было суждено войти в историю этого края его первым поэтом.

Георг фон Борнеман

В Симбирске пленные шведы копали ров вокруг крепости. Вечерами им было скучно, и Георг фон Борнеман начал писать стихи. В конце XIX века они были изданы в Швеции, в наше время к ним был написан подстрочный перевод, совершенно ужасный. Хотя люди, знавшие шведский, утверждали, что писал Георг хорошо, с юмором и «умел в рифму». Лишь в 2009 году его стихи творчески перевел А. Послыхалин, и стало понятно, что талант у парня действительно был.

Любимый мой брат, пишу, что узнали мы горе, -

Должны до конца испить этот горький напиток.

В небе над нами мы видим сверкание молний.

Полная ужаса ночь и света мгновенные блики.

Днем - блеклое, тусклое солнце светит едва из-за тучи,

Западный ветер в наш парус уж больше не дует.

Вдвоем вознесем этот крест мы на самую кручу

Сиянье надежды он в нас непременно разбудит.

Так как вокруг обычно не происходило ничего интересного, большая часть лейтенантской лирики раскрывает его внутренний мир. Георг мечтает о том, чтобы волжская вода превратилась в пиво, и о том, чтобы с полячкой госпожой Тауб поехать на острова, где им не нужна будет кровать. Вполне естественные желания для скучающего молодого человека.

Вообще, прекрасный пол занимает значительное место в его творчестве. Георг фон Борнеман оставил нам первый и, пожалуй, самый яркий поэтический образ симбирских женщин.

Наш новый тупой воевода, что глуп, как полено,

Нам не дает по русским девицам гулять.

Да и не хочется, в общем, скажу откровенно:

Слов шведских не знают, красивыми их не назвать.

Чего он так взъелся – никак мы не можем понять...

Они высоки и толсты, как огурцы или тыквы,

В талии схожи они с бочкой из Гейдельберга,

К коже обвисшей трудно нам было привыкнуть,

К сопливым носам петушиным, в которых ты, верно,

Увидишь вчерашнюю пьянку, что скоро обрыкло.

Рот безразмерный у них и ослиные уши.

И подбородок жирный висит шматом сала.

Губы не скроют шафранных зубов от пирушки.

Глаза не внушают любви, но и этого мало:

Бесформенной грудью природа их наказала.

Привычки их сообразны уродствам тела:

Ленивы в быту бездонные бочки для водки.

Хрипло что-то крича, по городу ходят без дела.

И утешением служат этим убогим уродкам

Шкалики водки, числам которых нет меры.

Природа всех женщин красивыми здешних содеяв,

Презрительно к ним отнеслась и с пятнадцати лет,

Вмиг красоты мимолетной чары развея,

Им оставляет уродство навечно вослед.

Румяна и пудра ничто уж не могут поделать.

Но тупость симбирского начальства и своеобразие местных женщин отошли на задний план, когда в апреле 1711 года пришло известие, что пленных переводят в Тобольск. Вот тут-то Георг и осознал, как полюбил за этот год Симбирск. Последние его стихи, написанные в нашем городе, наполнены этой любовью.

Приказ поступил, что с Волги нас переводят.

Увидим мы Обь, вагонетки, сибирские горы

Худший отрезок земли, что невольно приводит

К мысли как дороги нам эти Симбирска просторы.

Тяжелая жизнь наступает. Боже, поможешь ли в горе?

Любимый Симбирск, никогда я тебя не забуду.

Прощаюсь взволнован, радовал ты меня пленом…

Прощайте, и вросшая в землю по пол избушка

И комнаты, где я бродил каждый день непременно,

Больше я вас не увижу, грядут перемены.

В Тобольске Георг не побывал. Под Вяткой он и трое его товарищей бежали с этапа в непроходимый лес. Бог знает, на что они надеялись - наверное, свобода для них была важнее здравого смысла. Больше их никто не видел.

Фон Борнеман, понимая обреченность побега, тетрадку со стихами оставил своему другу, ротмистру Георгу Маллиену, и тот через 10 лет привез «Песни пленного шведа с Симбирской горы» в Стокгольм. Стихи оказались в библиотеке Лундского университета, в 1868 году они были опубликованы профессором Мартином Вейбуллом.

Тетрадь фон Борнемана довольно объемна, на русский переведена лишь малая ее часть. Найдется ли в Ульяновске поэт, знающий шведский?

Максим Кузнецов

Главное фото: Письмо домой. Рисунок шведского художника Göte Göransson из книги Оберга и Йорансона «Каролинер»