Ульяновский бизнесмен Игорь Иванов, владелец ныне закрытого клуба Records, дал интервью 73online.ru. В 2020 году ему диагностиовали лейкоз, теперь он по-новому смотрит на жизнь: глядя на недостатки здравоохранения, он намерен предложить реформу, помочь инвалидам и онкобольным, а для этого — стать депутатом Законодательного собрания. Еще бизнесмен рассказал о своем проекте футбольной школы и заработках после "заморозки" ресторана Records.
Принятие
— Как вы узнали о болезни?
— У меня второй рак. В 2015 году была опухоль, мне ее удалили, прошел химиотерапию, все было нормально. Но наступил 2020 год, и я узнал, что у меня лейкоз.
— Как это произошло?
— Я начал резко терять вес, плохо себя чувствовал, появился депрессивный синдром, боли в селезенке, она начала расти. Супруга сказала — сдай кровь. И на общем анализе все стало понятно. Мне повезло, хотя это слово здесь сложно применимо — у меня обнаружили не острую стадию,требующую пересадки костного мозга, а хроническую. Я чуть не дошел до стадии акселерации, и это позволило оперативными медикаментозными методами затормозить процесс. Вылечить в любом случае невозможно, но не дать развиваться — да.
Любой специалист не даст прогнозов, что, мол, вот этот препарат ты будешь принимать и проживешь 10 лет. Ты можешь уйти через неделю: все абсолютно индивидуально. И само происхождение заболевания до конца не изучено.
За почти два года, как я болею, я впитал массу информации. Меня консультируют несколько клиник одновременно — Европейский медицинский центр в Москве, «Медси» — отделение гематологии и клиника «Хелиос Берлин» (сейчас они консультируют удаленно). Я изначально пошел по пути, чтобы было несколько источников, симбиоз врачей. Качество лечения повышается.
— А в Ульяновске вам как-то помогли?
— Да, в областной больнице в отделении гематологии работают хорошие ребята, профессионалы. Но они так же, как и все остальные, страдают от нашей системы. Оперативная реакция на мою болезнь произошла как раз с помощью ульяновских гематологов: они назначили препарат, который вывел максимальное количество пораженных клеток из организма.
— В Димитровградском центре ядерной медицины были?
— Получить туда квоту очень сложно — проще заплатить. Мне ее не дали. Я был там один раз. Говорил с немцами, они в диком шоке — наш центр просто суперкрутой. Говорят: ваши чиновники и врачи еще до конца не понимают, как можно с этим работать. Но заходишь — там нет людей. Со мной на этаже было два человека. И квоты не дают, и не загружают центр. Все это идет от чиновничьего беспредела.
Я сам придумал поговорку: российский чиновник сделает все от него зависящее, чтобы ничего не делать.
— Какие первые мысли у вас были после постановки диагноза?
— Почему именно я? У меня ведь один рак уже был. Несправедливо.
Я прошел все стадии принятия неизбежного — по классике: отрицание, гнев, торг, депрессию, принятие. Первые полгода было очень плохо — я не спал, ничего не хотелось, нормально не работал. Сложно объяснить это какими-то словами тому, кто подобное не испытывал.
— Что помогло выплыть?
— Семья. Только близкие, их забота, понимание. Когда ты лежишь, уставившись в одну точку, не хочешь ничего — ни есть, ни пить, они были всегда рядом, поддерживали. Подходит младшенькая, обнимает: «Папочка, я тебя люблю» — и внутри становится теплее.
У нас в регионе есть проблема — никто не работает в психологическом плане с людьми, которые тяжело больны. Ладно я, взрослый, мне 45 лет. А если молоденькая девочка потеряла руку или ногу — для нее это трагедия. Но всем всё равно. Если бы я не заболел, я бы вел себя иначе. В человеческой природе — отгонять от себя все эти моменты. А когда получаешь — с этим надо учиться как-то жить. Выводы у тебя совершенно другие.
Негодяйская система
— Какой главный вывод для себя вы сделали?
— Когда все через себя пропускаешь, понимаешь, какая у нас задница в медицине. Кричат про демографию, хотят, чтобы женщины больше рожали. Но надо в первую очередь работать над тем, чтобы люди не умирали. Проблема — в ранней диагностике. Если выявляются раковые заболевания, то это уже 3-4 стадия, когда практически ничего нельзя сделать. Немецкая система здравоохранения устроена иначе: страховые компании заставляют людей два раза в год сдавать кровь на онкомаркеры. Рак в большинстве своем лечится, но выявленный на ранней стадии.
— А у нас почему не так?
— Потому что система абсолютно другая. Самая негодяйская. Первое — ТФОМС сегодня — одна из самых богатых организаций в стране. Но у них нет задачи, чтобы люди не болели — им надо оправдать денежные расходы на медицину. В Германии система медстрахования работает именно так, как нужно. Они понимают, что диагностировать человека в десятки, а то и сотни раз дешевле, чем потом его лечить. У нас сдать на все онкомаркеры стоит 40-50 тысяч рублей. А это первые признаки, когда можно понять, что у тебя будут какие-то проблемы.
Систему, которая у нас есть, нужно уничтожить, и создать абсолютно другую, направленную на комплексную раннюю диагностику и профилактику.
Второе — у нас занялись якобы высокотехнологичной медициной, забывая о других вещах. Например, с 2018 года в Ульяновской области на треть сократилось количество онкологов.
— Куда они делись?
— Кто-то уходит, кто-то уезжает в другой регион. Люди любят свою профессию, но видят, что их усилия никому не нужны. У нас чиновник из области здравоохранения, не понимая в этом ничего, может раздавать идиотские указания. Даже в Таиланде все в «цифре», все клиники соединены в одну систему, а у нас — заполняют карточки, настолько все формализовано и забюрократизировано, что людям некогда заниматься своими прямыми обязанностями.
Нет задачи предоставить качественную услугу человеку. И это большая беда.
Третье — главные врачи больниц вынуждены заниматься и ремонтом замков, и препараты покупать, и медицинскую функцию выполнять. Это в корне неправильно.
Четвертое — это система оплаты труда. Даже в самых бедных странах врач — одна из самых высокооплачиваемых профессий. У нас водитель снегоуборщика получает больше, чем врач.
В итоге в первую очередь страдают люди. У чиновников в отчетах все хорошо, а в реальности — картина негативная. Люди умирают, потому что никому не нужны.
Уверенная месть
— Я получаю бесплатно от государства препарат от лейкоза — для многих людей это отличное подспорье, они не могут позволить себе купить за 25-30 тысяч лекарства. Но это дженерик. Оригинальный выпускается австрийцами, в Россию его давно поставлять запретили, потому что надо продавать наш препарат. В Европе он стоит 1500 евро упаковка — на месяц. Я его периодически покупаю. Объясню почему.
Компоненты для нашего препарата покупаются в Индии и Китае, и они не самого высокого качества очистки (в отличие от австрийских компонентов). Когда я начал принимать наш дженерик, я безостановочно ощущал синдром похмелья. Когда это длится полгода — это кошмар. И это привыкание к препарату. А у австрийского препарата такого нет, принимаешь его как аспирин.
У нас пытаются заниматься импортозамещением. Но сделайте качественные препараты. Людям от лекарств плохо.
— Санкции повлияют на ваше лечение?
— Думаю, вряд ли, если мне не понадобится что-то более существенное, чем таблетированная химия. Но есть люди, у которых препараты только импортные, и они не могут без них жить. Если я перестану принимать мое лекарство, через месяц-два меня не будет. И я не один такой — это люди с различными гематологическими заболеваниями, раком.
Есть побочка — я уже переболел ковидом три раза. Иммунитет снижается — ты постоянно принимаешь сильную химию. Недавно месяц с лишним пролежал, болел очень сильно. То кашель, то насморк. Я все же пытаюсь жить обычной жизнью.
— Что с вашим баром Records? Какова его судьба?
— Я его продаю — уже два года. Рестораторы сейчас в сложном положении…
— Почему закрыли?
— Началась пандемия (я закрыл клуб в марте 2020 года). Одно дело, когда у тебя сеть — это попроще, можно по-другому выстроить бизнес-процессы. Но когда у тебя одно заведение, плюс ограничение на проведение концертов…
Есть интересанты, я не хочу снижать цену — перед самой пандемией делал реконструкцию, получал кредит в банке: ничего не заработаю, но закрою все обязательства.
— Какой главный у вас сейчас бизнес?
— Латифундия — я всегда занимался землей, покупаю, продаю, сдаю в аренду. Сельское хозяйство — единственная отрасль, которая будет чувствовать себя более-менее — люди хотят есть всегда.
— Что с академией футбола?
— Академия ЦСКА работает.
— Скандалы закончились?
— Все было предельно просто. Я строил спорткомплекс под команду «Университет». Хотел создать комплексную школу с профессиональным подходом. На следующем этапе — создать профессиональную команду. Но мы с тренером Юрием Назаровым общего языка не нашли. Я его, по сути, уволил. Он настроил против меня часть родителей, что было, конечно, удивительно: я возвел комплекс. И он увел команду обратно в университет.
Потом я выяснил, что экс-руководитель МЧС по Ульяновской области Игорь Кисилев — его близкий друг... Меня начали долбать. Так что это просто была уверенная месть.
— Что сейчас?
— Мы создали официальную академию ЦСКА, решили все проблемы с МЧС — в Москве, центральном аппарате. Все требования выполнили.
Я хочу выстроить четкую вертикаль от Ульяновской области до первой команды ЦСКА. Идеология работы клуба с детьми мне очень нравится, академия — это вторая семья, все друг друга поддерживают, помогают. Мы же неглупые люди — понимаем, что та же футбольная «Волга» — это какая-то игрушка, ничего принципиально серьезного не создается. Я же хочу, чтобы наши талантливые ребята не распылялись и имели возможность из Ульяновска попадать в первую команду страны. Это такой социальный лифт.
— Все это без участия чиновников?
— Разумеется. Там, где появляются чиновники, заканчивается нормальное дело.
— Занятия в академии платные?
— Да. И больше никогда не будут бесплатными. Это принцип: плата невысокая, 3-5 тысяч рублей в месяц (12 занятий). Как выяснилось, бесплатность развращает, родители начинают садиться на голову, что им все должны и обязаны. Оплата дисциплинирует: тренировки важно не пропускать. Все честно: ребенок занимается, если он на самом деле талантливый — попадет в Москву, будет там бесплатно жить в интернате и тренироваться.
Меморандум здорового человека
— Как в целом изменилась ваша жизнь? Что поменялось ключевым образом?
— Мировоззрение. Оно меняется очень резко, когда ты понимаешь, что утром можешь не проснуться. Меняются жизненные приоритеты — если раньше работа, то сейчас предпочитаю ей семью. По-другому на людей смотришь — такие странные. За сахаром очереди — ну наберешь ты 50 килограмм, куда тебе? На тот свет с собой не возьмешь. Мне этого не понять.
Я прекрасно понимаю, знаю на своем личном опыте, что нужно людям с серьезными заболеваниями. Представьте: у нас в регионе тысячи инвалидов, нуждающихся в протезировании. В год им выделяется чуть более ста квот на это! Людям нужно совершенно не то, что им пытается навязать умный чиновник в теплом кресле. Поэтому я поразмышлял и решил постараться исправить это положение сам.
— Каким образом?
— В следующем году пойду на выборы в депутаты заксобрания. Буду претендовать на высокие должности — если не спикера, то хотя бы вице-спикера или руководителя социального комитета. Из 1,5 миллиона людей, живущих в нашей области, более 200 тысяч — инвалиды, онкобольные: те, про которых забыли, про них не хотят вспоминать, потому что это «неудобно».
— Хотите совершить революцию в здравоохранении на местном уровне?
— Да, и это вполне реально. Вопрос желания. Те 200 тысяч — мой электорат: я такой же, как они. Я еще иду по этому пути. И мы друг друга точно не обманем, потому что сидим в одной лодке. И в большинстве своем — это люди в расцвете сил. Я понимаю, что нужно сделать. К выборной кампании планирую закончить «Меморандум здорового человека» — это труд, в котором я пропишу, как полностью реорганизовать систему здравоохранения на уровне области.
— На выборы планируете идти от какой-то партии или самостоятельно?
— Я пока не могу найти себе партию, подходящую под мои убеждения. Пока рассчитываю только на себя.
— Уверены в победе?
— Думаю, одномандатный округ выиграю без проблем. Хочу попробовать, пока еще живу и хожу, что-то изменить в этой жизни, сделать ее лучше.
Виктория Чернышева
