Русские художники-передвижники, жившие в XIX веке, стремились запечатлеть на своих полотнах «правду» окружавшей их обыденной жизни. Среди характерных и очень известных полотен, вышедших из-под их кистей – написанная в 1875 году картина художника Василия Максимова «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу» (представлена ниже). Веселье насмарку, парень с балалайкой отступает в сторону. Гостю не рады, но подносят хлеб с солью. Молодые встали, как для благословения, хотя сюртук с пуговицами подчёркивает «просвещённый» статус жениха, писаря ли, телеграфиста, и рядом – священник, явно призывающий не верить в колдовство, но его аргументы, чувствуется, звучат не слишком убедительно…
В. Максимов. Приход колдуна на крестьянскую свадьбу. 1875 год
Колдовство ли, знахарство в действительности Российской империи – выразительный социальный и культурный феномен. Значение его не сводимо только к «пережиткам язычества» в стране, которая без малого тысячу лет исповедовала христианство и где православие было официальной религией со всеми вытекающими последствиями, вплоть до уголовного преследования инакомыслящих, тем более, ведьм и колдунов. Никакой город и село не обходились без «своих» колдунов, знахарей и ведьм. В некоторых местах и в определённое время колдовство разрасталось до полноценного народного промысла, вроде лепки игрушек из глины или изготовления валенок, как это было, например, в селе Шумовка Симбирского уезда в середине XIX века.
Да, не зря гласит фраза, приписываемая гению нашего земляка Николая Карамзина, что «строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения». До судов и судебных приговоров у колдунов и знахарей доходило нечасто – куда проще было попасть под внесудебный мордобой со стороны будто или вправду пострадавших от колдовства, их родственников и соседей. Куда серьёзней была административная ссылка по приговору сельского общества в отдалённые районы Российской империи, в Сибирь или в Закавказье, и даже бессрочная.
В том самом 1875 году, когда Василий Максимов писал свой «Приход колдуна» в селе Лобаскино Ардатовского уезда Симбирской губернии сельский сход выносил рапорт по собственному колдуну: «От всего общества рапортуем, что села Лобаскино крестьянин Федор Иванов Мякинин хвалится нехорошими делами, то есть колдовством, и на него выкликают беснующие люди села оного. Обществу такой человек не надобен и от него отказываемся».
Меньше прочих повезло симбирянину Якову Ярову. Его за колдовство сожгли.
Это случилось 285 лет назад, весной 1736 года. С 1730 по 1740 годы Российской империей правила императрица Анна Иоановна (1693 – 1740), племянница Петра I. Великий Александр Пушкин, наследовавший после Николая Карамзина должность историографа, ёмко характеризовал эпоху этого царствования словом «ужас»: более тысячи казнённых и 20 тысяч сосланных в Сибирь для страны с населением в 15 миллионов человек было вполне ощутительно.
Анна Иоанновна, очень несчастливая женщина, в 17 лет выданная замуж за герцога Курляндского и через два месяца лишившаяся мужа, два десятка лет влачила непростое существование в той самой Курляндии, области на территории современной Латвии – и вдруг в одночасье оказалась всероссийской императрицей!.. Упрочивая своё положение у кормила власти, императрица Анна взялась не только за явных политических противников, но и за оккультную братию, способную якобы силой заговоров и наговоров испортить жизнь, а то и вовсе прервать её.
Императрица Анна Иоановна
25 мая 1731 года императрица Анна Иоанновна издала именной указ «О наказании за призывание волшебников и о казни таковых обманщиков»: «В России некоторые люди, забыв страх Божий, показывают себя, будто бы они волшебства знают и обещаются простым людям чинить всякие способы, чего ради те люди призывают их к себе в дома и просят их о вспомоществовании в злых своих намерениях, что те мнимые волшебники им обещаются и за то получают себе немалые прибытки… Того ради оные обманщики казнены будут смертью, сожжены».
Указ Анны Иоанновны о наказании за волшебство и ворожбу. 1731 год
Нужен был прецедент, чтобы явить всю силу указа, а с этим было не так и просто. Колдуны нечасто творят свои привороты и варят зелья на глазах у всех, среди бела дня, и взять их с поличным непросто. А доносчики остерегались докладывать в отсутствие «железных» доказательств, ибо в случае подобных особо важных дел их пытали, как и обвиняемых: «Ябеде – первый кнут».
Всё сошлось летом 1732 года в Симбирске. Юная женщина Варвара, всего полгода бывшая замужем за посадским человеком Яковом Яровым, стала жаловаться священникам, а после и гражданским властям на мужа, за которого вышла по принуждению родителей. Вместо того, чтобы исполнять супружеский долг, муж запирался на чердаке, бормотал заклинания, читал еретические книги, пересыпал семена и тёр травы, отчего Варвара потеряла сон и покой. Яков хвастался, будто может излечить любые болезни. В церковь Яров не ходил, более того в доме ставил иконы ликами в стену, не крестился на них, а если жена родит, то младенца велел посвятить Сатане!
6 августа 1732 года, пропущенные Варварой, полицейские служители бесшумно проникли в дом Ярова, который был с головой погружён в свои занятия: кругом него были разложены коренья, травы, книги и записки, расставлены человеческие кости. Из ларя с мукой Яров вытащил коробку со спрятанной внутри заговорной книжкой, «приворотной к блуду», и начал совершать некое служение с заклинаниями — тут-то его и схватили с поличным. Вещественных доказательств набрался большой короб, вместе с которым арестованного Якова Ярова привели в ратушу и тотчас начали допрашивать с пристрастием, избивая батогами.
М. Нестеров. За приворотным зельем. 1888 год
Занимательно, что именно любовные привороты составляют львиную долю текстов в книжках и тетрадках, изымавшихся у любителей магии, вроде этого, из тетради, изъятой в 1838 году у дворового человека Елпидифора Ефимова в селе Загарино Сызранского уезда: «На море, на Кияне на острове на Кургане, стоит медная баня, в той бане лежит доска, на той доске сидит Тоска, тоскует Тоска, горюет Тоска об рабе (имя мущины). Бросься, Тоска, кинься, Тоска, в рабу такую-то (имя женщины), войди в ее сердце, во все ее члены, в ее черные глаза, черные брови и волосы такие-то, в ее белое лицо, за всякое бы она время сидела под окном, глядела бы в окно, как бы не увидала, так бы зарыдала об рабе (имя мущины), минуты, часы бы не забывала (раба таково-то).
Раб такой-то, мущина, призываю себе на помощь, выходит ко мне, рабу такому-то, белый бес. Я тебя братом называю, на дела наставляю, к стопам ног твоих припадаю. Соберитесь вы, 77-мь бесов, подите вы в рощу заповедную, дубовую, принесите 77-мь полен. Истопите баню медную, раскалите печку железную, испеките вы, 77-мь бесов, сердце с печенью рабе такой-то женщине, дабы была раба такая-то разжена похотью, тосковала бы она по рабе таком-то за всякое бы время на своем сердце, воздыхала минуты и часы, рыдала, никогда бы не забывала, не могла бы на меня никогда наглядеться на раба такого-то. Должно говорить три раза и дойдя до женского имя, на что наговариваешь, каждый раз надо дуть 3 раза, говорить три раза и дуть, потом давай пить или есть».
Лист из рукописной заговорной тетради
Под батогами Яков Яров заявил, что «отрекся от истинного Бога, но от Христа он вовсе не отрекался»; «он дьявола и сатану чтит и теперь владыками их признаёт и клянется ими». Именно в «блуде», показывал Яров, он особым образом являл свою силу «над всеми, кого бы не похотел».
Но амурные «подвиги» Ярова, реальные или мнимые, не занимали предержащие власти. Выяснилось, что к талантам Ярова прибегало немалое число симбирян. О его «практике» ведало начальство. Допрошенные пациенты отрицались, что видели за Яровым нечто колдовское и еретическое, напротив, подчёркивая, что он казался им человеком богобоязненным и добрым, употреблявшим для приговоров исключительно молитвы из официального требника, и «от лечения его им всегда легчало». Правда, приходские священники показывали, что Яров уже много лет не исповедовался и не причащался, а это было серьёзным доказательством отступления от Церкви.
Ещё власти занимало, есть ли у Ярова подельники и вдохновители, ведь они не только на амурные подвиги могли бы вдохновить симбирского колдуна, а, чего доброго, нашептать на государыню императрицу!.. Якова снова начали пытать, и под пытками он признался, что да, есть в Симбирске подобный ему тайный ворожей некто Плотников. Еретика Плотникова стали искать, и не нашли, а Якова пытали снова, пока он, наконец, не признался, что Плотникова выдумал, не выдержав предыдущих пыток. Но и того, что было «накопано», вполне хватало на смертный приговор, утверждённый в Санкт-Петербурге Правительствующим Сенатом: «за волшебство, за все злые и богопротивные дела казнить оного Якова Ярова смертью сожжением».
Сожжение в срубе
В России сжигаемого не привязывали к столбу, на всеобщее обозрение. Плотники сооружали тесный деревянный домик-сруб, куда запирали обречённого. В ночь на 18 (29) марта 1736 года зловещий сруб был выстроен на главной площади Симбирска. Принято считать, что это была Соборная площадь, на территории ещё существовавшего и даже сохранявшего свои оборонительные функции до 1759 года Симбирского кремля. Но, куда вероятнее, речь шла о главной торговой площади тогдашнего Симбирска, располагавшейся за пределами кремля, рядом со Спасским женским монастырём, в створе современных улиц Ленина и Бебеля.
Спасский женский монастырь и Симбирский кремль на гравюре 1765 года. Между монастырем и кремлем находилась площадь, на которой был сожжен Яков Яров
Это было привычное для горожан место разного рода публичных мероприятий – сюда же, кстати, в 1774 году привезли и явили народу пленного предводителя Крестьянской войны Емельяна Пугачёва. Собралась толпа. Привели истомлённого заключением Якова Ярова, и канцелярский начальник зачитал приговор. К ужасу толпы, смертник отказался принять последнее благословение от священника. Ярова втолкнули в сруб, и пламя охватило постройку…
Едва костёр прогорел, под конвоем пригнали несколько арестантов выбрать из головёшек «несгоревшие части тела еретика». Их тайно захоронили в овраге за городом. Секретность объяснялась, среди прочего, и тем, что останки казнённого колдуна считались очень сильным колдовским снадобьем.
Иван Сивопляс
