Лет пятнадцать тому назад поздним октябрьским вечером мы гуляли с гостями нашего города – и набрели на памятник Карамзину. «А что это такое?» - спросил один из них, озирая музу истории Клио. Я ответил, что это монумент нашему земляку, Николаю Михайловичу Карамзину. «Да, а почему здесь?, - не унимался гость. - Ведь Карамзин, кажется, в Симбирске родился?». «Правильно! А город наш как раньше назывался?»...
Эта забавная история вспомнилась, наверное, не случайно. С самым старым и, не побоюсь сильных слов, самым интересным и даже загадочным монументом связано много историй – в том числе и очень забавных.
Действительно, памятник установлен в честь Николая Михайловича Карамзина (1766 – 1826), но доминирует в композиции монумента муза Клио, древнегреческая покровительница истории. «Что за фантазия была у воздвигавших памятник труженику науки запрятать его глубоко, поставив над ним громадных размеров женщину! Не понимаю!» — не сдерживал чувств протоиерей Елпидифор Успенский, замечательный симбирский старожил и мемуарист.
Малосведущий в античной мифологии простой симбирский люд называл Клио "чугунной бабой" и рассказывал о ней свои легенды – то про разбойницу, то про даму с пониженной социальной ответственностью, за грехи свои обращённую в металл и выставленную в назидание публике на гранитном столбе. Забюстованному Николаю Михайловичу в этих историях отводилась роль или несчастного супруга обольстительницы, или лихого пристава, сумевшего совладать с неуловимой злодейкой.
Кстати, во время торжественного открытия памятника 22 августа 1845 года, сопровождавшегося его освящением с участием Симбирского архиепископа Феодотия, «язычница» Клио так и осталась под полотном, сдёрнутым только с постамента памятника.
Даже в XIX веке монументальные памятники в российских городах были диковиной, даже в Санкт-Петербурге и Москве, чего говорить о провинциях. Но развивавшаяся в общем русле европейской культуры страна стремилась следовать европейским эталонам – а редкий европейский город обходится без памятников. Они не просто напоминают об исторических и легендарных персонажах, о местных уроженцах, но и организуют пространство, занимая центр площади, сквера, общественного сада.
Воцарившийся в России в конце 1825 года император Николай I, военный инженер по образованию, считал себя знатоком в архитектуре. Именно при нём появились памятник дюку де Ришельё в Одессе (1827), Михаилу Ломоносову в Архангельске (1832), Николаю Карамзину в Симбирске (1845), Гавриле Державину в Казани (1847). Николай I даже лично определял места установки монументов – а в Симбирске сделал прямо на натуре, посещая наш город 22 августа 1836 года.
Все эти памятники имеют общий художественный стиль – классицизм, следование древнегреческим и древнеримским образцам вплоть до одеяний, мало подходящих под российский климат, и сложной системе символов и знаков. Но памятник в Симбирске резко отличался от всех прочих, где, как и положено в подобных монументах, на пьедестале высился «главный герой». Автором идеи памятника Карамзину называют министра внутренних дел, академика и литератора Дмитрия Николаевича Блудова (1785 – 1864), благодарного сановника, обязанного Николаю Михайловичу своей карьерой.
Дмитрий Николаевич Блудов, автор идеи памятника Карамзину
Если коротко, то эту идею с вознесённой Клио можно выразить в том духе, что История возвышается над отдельными людьми – но творится и пишется ими. Поза Клио выражает почтение: склонённая голова, согнутое колено. Трудился над памятником выдающийся скульптор Самуил Иванович Гальберг (1787 – 1839), среди прочего прославленный как автор посмертной маски Пушкина. И ещё симбирский Карамзин был самым дорогим монументом: 91 800 рублей против 50 000, выложенных за одесского Дюка, и 550 пудов меди, отпущенных из казны.
Скульптор Самуил Иванович Гальберг
Да, Николай I исключительным образом ценил Николая Карамзина. Историк стал «духовным отцом» императора, главным идеологом его тридцатилетнего царствования, выраженного в чеканной формулировке «православие, самодержавие, народность».
Николая I окружали креатуры Карамзина. Он ведь и Пушкина освободил из ссылки и неоднократно пытался приблизить к трону всё по совету того же Николая Михайловича, хотя Александр Сергеевич открыто признался государю, что был бы на стороне заговорщиков-декабристов, окажись он в Петербурге в дни восстания 14 декабря 1825 года.
А вот Николай Михайлович в тот судьбоносный день не просто находился по правильную сторону баррикад, но заплатил за верность императору собственной жизнью – на Сенатской площади он простудился, и через полгода эта хворь свела историографа в могилу. Искренним выражением исключительности монарших чувств является надпись на монументе: «Н. М. Карамзину, историку Российского государства, повелением императора Николая I-го, 1844 год». Она звучит официально – но для полноты император должен был бы стоять на первом месте.
Симбиряне наверняка знали, что Николай I неровно дышит к Николаю Карамзину – и, как кажется, решили монетизировать симпатии императора, в 1833 году объявив ему о своём желании соорудить в честь историка памятник в Симбирске. Но под этим горожане подразумевали комплекс общеполезных учреждений: библиотеку, пансион для учащихся, а никак не скульптурный монумент. Была начата кампания по сбору пожертвований. Но только в воле государя было, что разрешить к сооружению – и он выбрал памятник.
В монумент хотелось вложить столько смысла, что к бюсту Николая Михайловича и Клио, возлагающей на алтарь его «Историю государства Российского», пришлось добавлять два боковых горельефа. На северном запечатлён Карамзин, читающий отрывки из своей «Истории государства Российского» императору Александру I. Автором изображения был русский скульптор Константин Михайлович Климченко (1816 – 1849), трудившийся, в том числе, над скульптурным убранством московского Храма Христа Спасителя.
Северный горельеф памятника
Дело было зимой 1811 года в городе Твери – а государь сидит себе с обнажённым торсом! Так древние римляне изображали богов или смертных героев, отошедших в вечность: ясно, кто тут главный, а чтобы развеять все сомнения, рядом с императором Александром I изображён российский герб.
На Александре I мы видим сандалии – а вот Николай Карамзин перед ним стоит босым, и не потому, что разулся, чтобы не пачкать ковры во дворце. Древние снимали обувь, чтобы служить богам – и чтение «Истории», длинный свиток которой историограф держит в руках, приравнивается к священнодействию, способному обратить ход той самой российской истории.
За креслом императора, опираясь на него – этим подчёркивается связь персонажей – изображена родная сестра Александра I великая княжна Екатерина Павловна (1788 – 1819), принцесса Ольденбургская, в присутствии и в доме которой и происходила знаменитая читка. Екатерина Павловна была любимой сестрой двух российских монархов, Александра I и Николая I, и благоволила Николаю Михайловичу. А сам историк говорил о том достопамятном дне, как о счастливейшем в своей жизни.
Южный горельеф памятника
Южный горельеф памятника, запечатлевший Николая Михайловича на смертном одре, ваял скульптор Николай Алексеевич Рамазанов (1817 – 1867), отметившийся рельефами на постаменте памятника Николаю I на Исаакиевской площади в Санкт-Петербурге. Теперь герой – Карамзин, и потому он обнажён и расположился на ложе. Император Николай I горячо сочувствовал больному историку. Он готов был снарядить корабль, чтобы отправить его на лечение в Италию, распорядился выдать ему единовременно 50 000 рублей – например, Симбирский губернатор получал всего-то 3000 в год – и установил ежегодный пенсион для несовершеннолетних детей историографа: он был многодетным отцом, и шестеро детей от двадцати до пяти лет претендовали на царские щедроты.
На памятнике царская милость явлена в образе крылатой богини судьбы и удачи Фортуны (богиня без сандалий – знак её божественного достоинства), сыплющей деньги из рога изобилия. Полдюжины отпрысков писателя обозначены условной фигурой младенца, протягивающего ручку за посыпавшимися монетами – самой младшей дочери Карамзина Елизавете Николаевне (1821 – 1891) было уже пять лет, из младенчества в нашем понимании она давно вышла.
За ложем умирающего – две женские фигуры: жена Екатерина Андреевна (1780 – 1851), взмахом руки выражающая свою скорбь, и старшая дочь 24-летняя Софья Николаевна (1802 – 1856), фрейлина, пользовавшаяся доверием царской семьи, хозяйка популярного литературного салона, добрый друг всех знаменитых литераторов своего времени.
Но особенно любопытна фигура мужская. Руки, сложенные на груди, означают, что человек не из семьи, он наблюдает ситуацию как бы со стороны. Это симбирянин Александр Иванович Тургенев (1784 – 1845), невероятно талантливый и разнообразно одарённый человек, свидетель последних минут жизни Карамзина и Пушкина. Примечательно, что кроме Карамзина и богини, прочие персонажи на горельефе были живы и здравствовали на момент открытия монумента. Но странно совпало, что вскоре после установки памятника, в декабре 1845 года, Александр Иванович простудился и умер...
К 1845 году классицизм давно вышел из моды. Насыщенная символика мало занимала публику – она в основном изощрялась в остроумии по отношению к памятникам, и «повезло» не только Карамзину. Разбойником, закупоренным в бронзу, обзывали казанского Державина. В Одессе публика искала игривые ракурсы для рассматривания Дюка: «Дюк с люка». Но прошло время, и в 1898 году, спустя 53 года после установки, памятник Карамзину впервые выступил в качестве монументального символа Симбирска – на меню торжественного обеда по случаю 250-летнего юбилея основания Симбирска. Искусство победило, и муза Клио на полном серьёзе вписала себя в историю нашего города.
Иван Сивопляс
