Бывший вице-мэр Ульяновска Михаил Сычев дал 73online.ru первое большое интервью после освобождения из колонии. Рассказал о годах в заключении: с кем из известных людей столкнулся за решеткой, кто помогал ему и кому помог он сам, зачем взвешивал хлеб в колонии и как оказался в карцере. А еще — о недавних разговорах со свидетелями, которые давали против него показания.
С Михаилом Сычевым мы встретились в кофейне в четверг утром, когда он развез своих детей по школам. Он взял безалкогольный пунш, я — большую чашку латте: разговор предстоял долгий. День у Сычева расписан по часам, много встреч. К столику то и дело подходили его старые знакомые из мэрии и правительства, обнимали, хлопали по плечу. Сычев коротко и с улыбкой отвечал: «Нормально все!». Ближе к 10 часам утра в кофейню забежала бывший вице-спикер ЗСО, осужденная в свое время за сбор средств для «ЕР» Алсу Балакишиева в смешной желтой шапке и лоферах от «Гуччи». Посочувствовала Сычёву, поцеловала и пригласила в гости «поболтать».
Примечание: почти весь срок заключения Михаил Сычев провел в СИЗО-1, расположенном на улице 12 Сентября в Ульяновске. В апреле нынешнего года на месяц был этапирован в больницу при колонии №9 в Заволжском районе с постковидным синдромом. В сентябре нынешнего года, после вступления приговора в силу, попал в ИК-3 в Димитровграде, где провел около полутора месяцев — и был освобожден по отбытии срока.
Про отношения с администрацией СИЗО
— Как было в СИЗО? Как строились отношения с администрацией? Мы многое узнавали по ходу судебных заседаний, но теперь хотелось бы из первых уст.
— Ощущение, что все это было очень давно. Я два дня как освободился, но как будто прошло десять лет. Многие вещи просто стерлись из памяти, настолько они не важны и не актуальны. Но в памяти есть, конечно, первый начальник СИЗО — был такой некто Бычков (Николай Бычков, руководил изолятором с апреля 2020 по апрель 2021 года — прим.). Этот человек с какой-то, по моему мнению, маниакальной ненавистью каждое утро приходил и проверял меня.
— Как эти проверки проходили?
— Он подходил в шесть утра и смотрел в глазок камеры — проснулся ли Сычев? Шесть утра — это время подъема, режимное мероприятие, и если ты не просыпаешься, на тебя можно писать акт. Есть люди, которых вообще не проверяют, зато меня он контролировал каждый день. Но мой собственный режим был такой, что я всегда просыпался в шесть, даже чуть раньше — хотя это тоже нарушение распорядка, раньше нельзя.
— А будильником можно пользоваться?
— Какое — там просто всю ночь горит свет, а утром включается более мощная лампа. При этом они декларируют, что ты должен с 10 до 6 часов спать, но при этом под окном лают пять собак — хотя сотрудники даже в суде не сознаются, что у них есть собаки. Понятно, что потом я привык. Но вот с этим товарищем (Бычковым — прим.) было непонятное взаимодействие, у него была какая-то ненависть ко мне, я считаю. Фактически это было угнетение: «Вы там проснулись?», «Что вы там, Сычев?». И думаешь: с чего ко мне внимание-то такое, чем я его заслужил?
Книги стали основным инструментарием, которым они мне вредили — не отдать мне мои книги. По правилам распорядка ты должен пользоваться книгами в библиотеке. Понятно, что там не всегда есть то, что ты хочешь читать, хотя библиотека работала хорошо. Родные отправляли мне посылками, я писал заявление начальнику, получал разрешение. Открыл для себя ряд новых писателей. Например, Николая Задорнова — отца юмориста Михаила Задорнова и все, что он писал про Сибирь и освоение Дальнего Востока.
— А как кормили в СИЗО?
— В плане еды ничего плохого сказать не могу, она нормальная. Когда кто-то говорит, что вот, там баланда — ну не знаю. Утром всегда каша — она варится в пароварном котле, всегда рассыпчатая. Да, на воде — но никто не мешает получить от родственников или купить самому масло. Холодильника нет, но тогда все кладется на подоконник или, по-старому, в пакетик и вывешивается за окно. Я клал мед и масло, и была прекрасная каша.
На обед — суп. Еда слабо соленная, все без сахара — но это тоже плюс. Для тех, у кого повышенный сахар — он приходил в норму, давление тоже. При этом ты всегда можешь купить специи, приправу, все это есть. Сдобрить майонезом, кетчупом. В обед суп всегда был на курином бульоне, второе — всегда говядина. Один раз была свинина, и то отдельно готовили постную еду — есть мусульмане, которые не едят свинину, это как раз совпало с рождественским постом, и мы брали макароны с луково-морковной поджаркой. Квашеную капусту дают, на ужин картошка, летом крупами кормили больше. Но в принципе никаких сложностей в плане питания не было.
Есть другие проблемы — несоблюдение некоторых прав обвиняемого-арестованного. Тебе ежедневно должны выдавать нож, чтобы ты порезал продукты. Но его не выдают. В результате разбирается бритва — называется «мойка» на местном языке — у тебя ее находят, а это запрещенный предмет, наказание вплоть до карцера. То есть администрация сама провоцирует нарушения.
Второй момент — если нет горячей воды, обязаны предоставить воду для стирки. Спросите хоть кого, давали ли ему воду для стирки? Да никогда. В результате ты греешь воду кипятильником, все парит. Ты вешаешь вещи, веревочку протянул — веревка это запрещенный предмет, опять нарушение. А как же сушить вещи?
В СИЗО-3 (расположено в Инзе — прим.), например, из бани вышел, вещи постирал, повесил. Тебя вечером вывели, ты их из сушки забрал. Элементарные такие бытовые вещи, которые должна делать администрация.
Еще момент — руководство должно обеспечивать тебя санитарно-гигиеническими средствами: дать средства для уборки в камере, мытья полов, санузлов. Но их не дают. Говорят, берите индивидуальный санитарно-гигиенический набор. Действительно, по заявлению выдается кусочек мыла, бритвенные станки, туалетная бумага — но это же другое. Последний год не выдавалось постельное белье. Только одна простынь, иногда наволочка, если кому-то везло — получал полотенце. К августу процесс нормализовался.
— Это связано со сменой начальника?
— Пришел Бобровский (Станислав Бобровский, действующий начальник СИЗО — прим.). Для меня более понятный, внятный человек. Он действительно предвзятостей не имел, нормально относился. Например, просишь дополнительные часы на прогулку — со стороны прошлого руководства было неадекватное поведение в таких случаях, а вот Бобровский четко говорит: ты пять дней был на судах, не гулял, тебе на субботу-воскресенье по два дополнительных часа прогулки. Мороз-не мороз, я лучше проведу это время на свежем воздухе. С Никифоровым (совладелец «Диатомового комбината, бывший замгубернатора; был арестован по обвинению в особо крупном мошенничестве, приговорен к трем годам лишения свободы, но освобожден за истечением сроков давности — прим.) у нас иногда до четырех часов доходило. При ином руководстве какие-то моменты ПВР (правила внутреннего распорядка — прим.) стали работать. На звонки стали лучше выводить.
«В УФСИН есть проблема — нехватка людей»
— Хочу спросить про комнаты для молитв. Говорят, были сложности, вам не давали молиться.
— Комната для молитв — это маленькое помещение, там исповедует батюшка, когда приходит. В основном молятся православные. Но надо же сначала написать заявление, и тебя выводят не в этот же день, а могут прийти в любой другой и сказать: «Пошли». А у тебя в этот день суд. А они (сотрудники ФСИН — прим.) считают, что обязанность свою исполнили.
Блок воспитательной работы, хочу сказать, работал хорошо. Когда у меня были разрешения на встречу с батюшкой, все происходило оперативно. Но у всей системы УФСИН есть проблема — нехватка людей. Так и воспитатель, помимо своей основной функции, выполняет кучу других — на прогулку вывести, на суды, еще что-то делать. Поэтому попасть в молельную комнату проблем нет, но твое мнение, как хотел бы ты ее посещать, не учитывается. Тебя выведут, когда у них есть возможность. Хотя ПВР говорят, что ты должен получить при желании.
— Как в СИЗО обстоят дела с медицинской помощью?
— Есть сложности. Когда ушла предыдущий руководитель, не помню ее фамилии, пришла новая, Козлова — вроде что-то было нормально. Но медики устают. Там же не все [заключенные] реально болеют. И врачи пишут: демонстративно-отрицательное поведение. Например, Никифоров, который реально болел, попал на такую формулировку. Они считали, что он симулянт. И если бы не его дочь, не знаю, чем бы закончилось. Его удалось вывезти в больницу, и там другой подход, там реально лечат и диагностируют. Даже когда я попал туда после ковида, через почти месяц, они меня восстановили.
Здесь же (в СИЗО — прим.) ты попадаешь под общую гребенку, и не всегда погружаются в реальное состояние твоего здоровья.
Но, например, мне приходилось обращаться к стоматологу. Через год начался рахит из-за нехватки витамина Д — я на тот момент не научился еще сидеть, уже потом начал принимать витамины, еду правильно планировать. Я обратился к стоматологу, она мне пролечила зубы. Знакомый дантист потом пришел, посмотрел и сказал, что мне очень прилично вылечили зубы и ничего больше делать не надо.
С точки зрения общего отношения с Козловой у меня, конечно, были недопонимания, но когда мне потребовалась госпитализация, она меня, спасибо, госпитализировала. И в этом году тоже направила в больницу, хотя решением замруководителя УФСИН Акимова (Станислав Акимов, до назначения в июле 2021 года Сергея Балдина на протяжении четырех месяцев руководил региональным УФСИН в ранге врио — прим.), как выяснилось на суде, меня туда не пускали, шесть раз сняли с этапа. Хотя сами же предоставили сведения, что восемь коек были свободны. Но это, я думаю, уже какая-то личностная убежденность гражданина либо установка.
Относительно докторов — претензии по отношению есть, но свою работу они стараются исполнять. Кто-то хуже, кто-то лучше.
«Люди, которые работают в СИЗО, несчастны: они тоже сидят»
— Как вы попали в карцер?
— Это формальная история. Я пошел на прогулку. А в ПВР написано, что при прогулке ты должен держать руки за спиной. Но в одной руке приходится нести, например, ракетки теннисные — и, конечно, ты их не держишь за спиной. Или потом якобы я расправил кровать — в ПВР написано, что запрещено, но там имеется в виду, что нельзя спать днем — а я и не спал. На нижнем ярусе спал человек, он приехал с суда, уставший, лег спать и попросил меня убрать одеяло — оно новое, с него шарушки летели. Я его просто отодвинул и дальше стоял молился. Это все видно [на камерах], никуда я не лег.
И вот за два таких нарушения я был сразу удостоен карцера. Всем понятно, это смешно, потому что в СИЗО руки за спину не убирает никто. Поэтому сотрудники, конечно, пишут на это акт. Но это не делают 400 человек, а карцер всего на восемь камер, к тому же, он всегда кем-то занят. Необязательно нарушителями. Там иногда содержат людей, потому что это безопасное место, иногда кто-то белой горячкой болеет или иной спецконтингент, который не может содержаться в обычных камерах из-за каких-то условий. Остаются две камеры, которые берегут для особо одаренных.
Я содержался на посту номер три, это восемь карцеров и две камеры для пожизненно осужденных, в одной из которых сидел я — карцер от нее буквально через две камеры. Отличие заключалось только в том, что в карцере в шесть утра убирается кровать к стене, а в десять вечера открывается. То есть в течение дня ты должен быть на ногах. Спасибо, что хоть полы деревянные. Потому что в ИК-3 разобрали полы, и они бетонные. Это прямой путь к туберкулезу. У них есть предписание, они говорят: да, через год полы сделаем, а пока поддоны положили. В СИЗО, слава богу, не так.
— За время, что вы провели в изоляторе, было несколько случаев волнений среди заключенных. И в изоляторах, и в колониях жаловались на жесткие досмотры. Расскажите, как они проходили?
— В СИЗО ведут себя более корректно, в колониях — менее. Например, в СИЗО ты разделся, они ощупают твое нижнее белье — и все. А в колонии требуют его снять. Тех, кто не снимает — их хватают, и белье просто срезают. В колониях создают давление, чтобы ты понял, куда попал. В СИЗО не так жестко.
Волнения связаны не столько с досмотрами, сколько с отношением: если где-то происходит конфликт, задержанный или заключенный может быть побит. Физическую силу же применить элементарно. Говорят: «Убери руки за спину», отвечаешь «Не буду» — все, при невыполнении законных требований они вправе применить к тебе силу. Руки заломать, положить тебя, треснуть.
Но нужно подходить с другой стороны — с точки зрения целесообразности. Ну не хочет человек — выписывайте ему акт, вызывайте на комиссию, отправляйте в карцер, пусть сидит, думает. Зачем применять силу?
Надо тоже человечность проявлять. Например, форточки приема пищи должны быть закрыты — но если в камере нет вентиляции, а курят девять из десяти человек, мне что, задохнуться? Тоже должны быть какие-то подходы. А сейчас один. И если раньше старались физическую силу применять только в крайнем случае, то сейчас, я считаю, это приветствуется. Они с желанием тебя провоцируют. Раньше успокаивали, чтобы не использовать силу, теперь рады, что придется это сделать.
— Значит, им разрешили сверху?
— Естественно. И я это воспринимаю так, что есть прямое указание и потворство в этом со стороны руководства. В СИЗО-1 такого меньше, но тоже есть ребята, которых били. Пишут заявления. Тут же ты слышишь от оперативников: «Ааа, затерпилил». Они жаргоном разговаривают, есть такие персонажи. В целом система сложная, люди, которые там работают, они несчастны, и некоторые из них догадываются, что они, оказывается, тоже сидят. Тоже проводят время в этой темноте.
«В изоляторе всё — сплошные радости»
— В УФСИН регулярно и публично сообщают о пресечении очередной попытки передать запрещенные предметы в колонию или изолятор. Но появляются и другие новости, из которых следует, что и некоторые сотрудники администрация иногда зарабатывает проносом…
— Это очень сложный процесс. Непонятно, как оно все появляется и куда пропадает. Они (руководство учреждений — прим.) демонстративно борются, много находят, применяют спецоборудование — отыскивают даже замурованные в стены СИМ-карты и телефоны. Да, они с этим борются.
Но пробросы продолжаются и будут продолжаться. Надо искать причину, почему это происходит. Например, в колонии №3 не в каждом отряде есть телефон. Допустим, стоит один телефон на сто человек — этого мало. Поставьте еще. Кто мешает это сделать? Нужно дать больше возможностей. Я написал заявление на доступ к звонкам. Первое заявление они рассмотрели, через две недели появились 13 номеров, а второе заявление на 40 номеров — где дяди, тети и племянники — удовлетворили, но так телефоны и не внесли. И это создает предпосылки [для нарушения режима]. Если мне надо позвонить, я буду искать возможность это сделать. Они сами таким подходом, инфраструктурными условиями провоцируют потребность в этих запрещенных вещах.
В СИЗО крайне редко выводят на звонки. В лучшем случае ты выходишь раз в неделю на два-три звонка — нет персонала для этого. Но, надо отдать должное, поставили еще два телефона, стало четыре точки, а было только две. С 9 до 12 и с 2 до 5 часов — время тоже ограничено.
Поэтому если брать связь, то вопрос с пробросами решается. Они (администрация — прим.) его сами должны решать. А они же что делают — «в этом отряде себя плохо ведут, мы им не дадим телефон». Естественно, у заключенных все равно будет связь. Они декларируют, что «мы СИЗО избавим от телефонов» — так создайте альтернативу.
Система ФСИНЕТ (сервис телефонных и видеозвонков родственникам для лиц, находящихся в учреждениях ФСИН России — прим.), я считаю, вообще гениальное изобретение — сотовый телефон коллективного пользования. То есть у меня своя учетная запись, я захожу, у меня есть звонки, сообщения, фотографии. Правда, сообщения заработали через месяц, фотографии так и не заработали, как и видео. Но это потому что администрация должна зайти, пальчикам открыть и дать доступ. А они не делали этого. А иначе была бы возможность, например, сделать звонок детям.
По факту в ИК-3 видеозвонков не было, а вот в СИЗО были через «ЗонаТелеком» (телефонная сеть закрытого типа для учреждений ФСИН — прим.), я реально звонил. Семь рублей минута. Обычная связь — от трех рублей и выше. СМС-ка — 3,29 и за отправку, и за получение. Но хотя бы так.
ФСИНЕТ — это, тем не менее, прогресс, но администрация очень тяжело включает туда номера. То есть идея хорошая, но тормозится на стадии реализации. Поставьте два аппарата, пусть больше людей пользуется, тогда потребность в «левой» связи будет сведена к нулю.
— А какие вообще в СИЗО радости?
— А там все сплошные радости. Письмо получил — радость, передачку получил, в магазин сходил — радость, в баню — счастье. Баня вообще больная тема, это просто нахальство.
В ПВР, про который так любят говорить, сказано: санитарная обработка предоставляется раз в неделю в установленный день для того поста, где ты находишься. В случае отсутствия, если ты был на следственных действиях или в суде, обработка предоставляется в день прибытия либо на следующий день.
На посту, где я сидел, баня по понедельникам. Но в понедельник я на суде. Приезжаю — говорят, нет тех, кто в баню водит. И ты идешь не на следующий день, а только в субботу, то есть вместо семи идешь на 13-й день. И никто не хочет признавать этот факт — «вы же сходили в баню на неделе». Начинают извращенно трактовать этот ПВР.
Греешь в итоге тазики с водой, в туалете моешься, все это вытираешь, убираешь, чтобы сохло, и в результате вся влага заходит в камеру. А если таких три или четыре человека и лето? Это беспредельная ситуация.
— Как свидания с близкими проходили?
— С краткосрочными свиданиями проблем нет, все налажено. Родственники заранее записываются, все по времени, дают два часа. Больше для родственников сложности, что их обыщут, телефон отберут. Вы сидите, между вами коридор и два стекла — разговариваете по телефону.
Но есть те, кто получил срок, а потом у них в деле всплыл новый эпизод, и в рамках 77 статьи — на жаргоне называется «добавка» — они приезжают в СИЗО из колонии за «добавкой» к сроку, и этим людям уже разрешены длительные свидания. На сентябрь в изоляторе не готовы были проводить такие свидания, ни одно не было проведено.
Про свидания с адвокатом. Например, пришел ко мне он без десяти двенадцать. Написано, что я имею право на любое количество встреч без ограничения по времени. Но приходит инспектор, который на посту стоит, и говорит: «У нас обед, уходите». Я говорю, что он не вправе, должен обеспечить условия. Он произносит такую фразу: «Я имею право прерывать свидания в любой момент, и я его прерываю». Открываем ПВР. Там написано, что он может прерывать свидание только в случае передачи запрещенных предметов. Есть неграмотность у этих товарищей, приходилось им объяснять. Я всегда носил ПВР с собой, потому что 80% сотрудников его не знают. И когда ты начинаешь что-то требовать, они терпеливо тебя выслушивают, потому что сказать нечего, но и ничего не делают.
Про известных арестантов
— Вы сидели в камере, где находился под арестом Шканов (экс-министр строительства Михаил Шканов за время ареста отремонтировал одну из камер, сделав ее знаковым местом в СИЗО; в 2014 году был оправдан по делу о получении взятки — прим.)? Говорят, она хорошо отремонтирована.
— Я в той камере, 302, был всего один день. У меня была 301. Могу сказать, что все зависит от того, кто сидит. Например, есть люди как я, Никифоров, Низамиев (Руслан Низамиев, замдиректора ульяновского филиала «Ростелекома», обвинялся в мошенничестве — прим.), Тихонов, Абдуллов (экс-депутат ЗСО Игорь Тихонов и бывший министр здравоохранения Рашид Абдуллов — фигуранты нашумевшего дела «Ульяновскфармации» — прим.) — люди не курят, проветривают. Там можно и через год прийти и сказать — о, все нормально. А если обычный контингент, которому все равно — через три месяца после ремонта камеру ты не узнаешь.
До смешного доходит — когда отсидел 1 год и 8 месяцев, у нас в камере наконец-то появился телевизор. И Евгений Никифоров говорит: Миш, добавь яркости, не вижу ничего. Добавили — все равно не видно. Потом уборку начали проводить, я решил экран протереть влажной салфеткой. Тру, и до меня доходит, что там миллиметр никотинового слоя. И когда тридцатой салфеткой вытер, Никифоров говорит — о, теперь вижу.
— Какие еще известные люди вам попадались в СИЗО?
— За неделю до того, как я попал туда, отпустили Тихонова. Второй раз их привезли, когда осудили. Я как раз в одиночке находился, ко мне никого не подселяли. Ну и мне уже взгрустнулось, книг нет, ничего нет. И тут я случайно пересекаюсь с Тихоновым и Абдулловым. Мы в одной привратке находимся — это камера перед тем, как в суд идти.
И я принимаю такое решение, чтобы чаще с ними видеться: я начинаю писать ходатайства следствию — дать разрешение на звонки, на то на се. Мне, конечно, отказывают, и я в порядке 125 статьи Уголовно-процессуального кодекса начинаю это обжаловать — обжалований было под 50, то есть я каждый день выезжаю в суд и вижусь так с ними почти два месяца (смеется). Газетами обменивались, разговаривали. Получалось восполнение интеллектуального голода.
В феврале приезжает Никифоров. Меня спрашивают, не подельники ли мы с ним. Я говорю нет, давайте его ко мне. Но я был в 301-й камере один, а он в 302-й с кем-то. И мы, конечно, поговорили, установили связь, я его поддержал.
С Антиповым (депутат Гордумы Антон Антипов, арестован по обвинению в посредничестве в даче взятки — прим.) была другая ситуация. Он попал в камеру в подвале, где я сидел уже в последние недели. Там настоящие казематы, где-то штукатурка отваливается, где-то грибок, десять мужиков курят у входа. Камера десятиместная, а человек там то ли 12, то ли 16 было. И Антипов в это время к нам зашел. Он с удивлением увидел, что ему нет места, но нашли, разместили. Камера была транзитная, она интересна тем, что живешь как на вокзале. Уснул — одни люди, проснулся — другие. Каждый день два-три человека приезжают – уезжают.
— Сколько пробыли с Антиповым?
— По-моему, он приехал в воскресенье, а уже на следующую неделю в пятницу я уехал.
— Он что-то рассказывал по своему уголовному делу?
— Немного обсуждали, просто о последних изменениях говорили — много же событий накопилось, при которых я отсутствовал или не мог знать.
Первое, с чем нужно помочь человеку — чтобы сразу написал ходатайства на звонки, свидания, сразу апелляцию на арест. Я все это подсказал: опыт-то накапливается.
Я многим помогал писать такие ходатайства, и это очень раздражало администрацию. В этом году некоторые оперативные сотрудники сделали даже так, что весь январь-февраль я не мог попасть в привратку, где вся тюрьма собиралась. Меня закрывали одного в камере, как в угол ставили.
У них тогда пошла волна ужесточений — на всех писать акты, а тут я со своими консультациями. Но никому же не откажешь. Я это делал все в отношении себя, и ни один суд не выиграл, ни одна жалоба не была удовлетворена, полный ноль. А людям делал — у них все получалось.
— А как в изоляторе с обменом информацией?
— Он есть, любую информацию узнать возможно. Всегда с какой-то камеры кто-то едет на суд, вы встречаетесь в общем накопителе, и можно что-то узнать.
Бывает, перекрикиваются между камерами. У меня еще камера была так расположена, что кричат в окно мне, а я уже прокрикиваю, кто где, в чем нужда, когда у кого суд. Там же еще везде кликухи — в СИЗО я был Миша Мэр, на больнице — Губернатор, в ИК – Депутат. Тихонов всегда был Депутатом. Антипов тоже стал Депутатом сразу.
«В лагере задача — унизить тебя»
— Чем колония отличалась от СИЗО по условиям содержания?
— В СИЗО меньше личностного унижения, в колонии оно более жесткое. Повторяют, что ты нет никто, звать тебя никак, и когда ты работал — ничего тяжелее листочка и ручки в руках не держал. Приходится выслушивать это от тупоголовых сотрудников. Есть такие там, которые имеют прозвища — «Морпех», «Обиженный» — это характеризует, что это за люди. Он обиженный на все, его все бесит, людям никогда навстречу не идет.
В СИЗО этого меньше. Я считаю, что коллектив более адекватный. Может, кто-то перегибает, но сотрудники понимают проблематику, что люди попали в беду, даже с долей поддержки относятся, подбадривают — говорят, судись или к лагерю готовься.
А в лагере, на тройке (ИК-3 в Димитровграде — прим.) — задача унизить тебя. И вся система так устроена. Например, я прихожу из спортзала — стою 30 минут на морозе, меня не пускают в душ. Начинаешь метаться, просишь позвонить в дежурку — на тебя пишут акт, что покинул локальную зону.
Думаю, делают умышленно, чтобы больше людей, которым такое издевательство чуждо, шли на работу. Потому что если ты ушел и свою работу делаешь — никто тебе слова не скажет.
— Много кто не хочет работать?
— Они есть всегда, и это от недопонимания. В карантинном отделении, когда ты приехал, надо с тобой грамотно провести работу — сводить в промзону, все показать, дать возможность пообщаться с ребятами и расспросить об условиях. Потому что сотрудники всегда будут говорить, что все хорошо. А я подошел там к парню, 40 лет, сидит примерно по такой же статье, как у меня. Говорит, лишний раз на работе задерживаюсь, чтобы в «жилку» (жилая зона в колонии — прим.) не ходить, там делать нечего. В спортзал тоже ходит, в футбол играет. И я для себя понял, что стоит идти работать. Два дня просидел без работы, и это тоска. Плюс всегда кто-то заходит в течение дня с вопросом: а почему ты не на работе? Зачем это надо, отвечать. Книжку читать не получится, а смотреть Муз-ТВ и ТНТ, которые там все смотрят, я не хочу. А вот работа и ребята, которые там, они интересные. Но я работал в промышленной зоне, мы не пошли в хозобслугу.
— Чем контингент в СИЗО и колонии принципиально отличается?
— В колонии все первоходы — судимы в первый раз. А в СИЗО есть и второходы, и мультиходы. Это разные люди. Я в одно время сидел в спецблоке, там сроки и 17, и 20 лет. Ни одного матерного слова за месяц. Они в быту правильнее и понятнее: все за собой уберут, помоют — кто сидит не первый срок, с ними легче. Первоходы — максималисты, что-то считают для себя неприемлемым от недопонимания — не хотят мыть полы, например. Соответственно, те, кто дольше находится, спокойнее, степеннее, рассудительнее и мудры в жизненном плане, с ними легче язык найти. В этом плане СИЗО поинтереснее.
— Интересных криминальных элементов встречали?
— Разных встречали, и я хочу сказать, что все наши чиновники были в диалоге, их нормально воспринимали, никакой предвзятости не было. Там больше важны общечеловеческие ценности — если ты вменяем, то будешь нормально восприниматься.
— Сколько вас было в отряде?
— 88 человек.
— Когда руководство УФСИН устраивало пресс-тур в колонию, журналистам рассказывали, что находят много запрещенного в отрядах, даже замурованный самогонный аппарат…
— Администрация, например, запрещает сахар — под предлогом, что из него гонят самогон. Понятно, что есть горячие головы, которые всегда могут согнать бражку, но это везде. Сахар формально нельзя, но ты можешь купить его за сто рублей. Откуда? Из столовой. Значит, кто-то в этом заинтересован. Кто-то сидит в отряде, достает свежемороженую говядину и жарит ее. Откуда взял? Из столовой. Разве это может быть без ведома администрации? Это значит, мы не доели, а они получили.
Но два дня перед моим освобождением сладкой кашей кормили — видимо, ужесточают режим.
У меня даже конфликт случился с администрацией. Я принципиально взвешивал хлеб. Положено 550 граммов в сутки: 200 на завтрак, 200 на обед, 150 на ужин. Вот на завтрак и обед всегда было по 150. Я говорю: 100 граммов, 400 человек колония — 40 килограммов хлеба куда? Верните! А почему я обратил внимание: мужики стали просить дополнительного хлеба. Значит, не наедаются. Сейчас этого уже нет, но я считаю, кто-то был в этом заинтересован.
А самогон и бражка — кто захочет выпить, он найдет и выпьет. Там все на чем-то зарабатывают: на девятке (ИК-9, Заволжский район Ульяновска —прим.) столкнулся с тем, что можно пельмешки купить. Но это же опять: у мужиков отняли и им же продают. Это не очень правильно.
О поддержке
— Кто из известных людей тебя поддерживал, помогал?
— Поддерживали все, к кому я обратился за помощью — никто не отказал. Есть те, к кому я не обращался — и они тоже помогли. Им отдельное большое спасибо, потому что присутствует барьер обратиться за помощью. Я начал просить где-то через год, то есть уже когда полностью становится невыносимо. Это не гордыня, а неудобство, что вот тебя приперло и ты пошел ко всем обращаться. Внутренний психологический барьер. И когда обращаешься, начинаешь понимать, насколько люди спокойно к твоим просьбам относятся и тебе помогают. А иногда происходят чудеса. Например, у семьи реально просто не было средств к существованию. И потом — бац, какой-то твой знакомый откуда ни возьмись появляется и предлагает помощь.
— Можете сказать, кто это?
— Тот же Харлов (экс-сенатор от Ульяновской области, бизнесмен Вадим Харлов — прим.), Яковлев (Александр Яковлев, бывший сотрудник областной администрации — прим.), родители, одноклассники наши, очень много кто про меня вспомнил. И столько же людей, к кому я обратился и кто с первого раза оказал помощь, но называть их я не буду. Сложностей очень много. С передачками было попроще, потому что один из друзей, мой помощник и водитель, он сохранился — на него легла функция организации передачек вообще всем. Кто вновь приезжали [в СИЗО], он связывался с их женами, объяснял, что и как делать. С Озерновым, например (Анатолий Озернов — бывший замгубернатора, арестован по обвинению в получении особо крупной взятки и растрате — прим.).
14 декабря Озернов попал к нам в камеру и пробыл до 26 декабря, потом его отселили.
— Как он переживал свой арест? Он создавал впечатление педанта, ему наверняка эти тяготы дались непросто.
— Сложности там есть у всех. Но дело в том, что когда он зашел и увидел знакомое лицо, сразу стало легче. А потом, когда появились военком Дима Мидонов (Дмитрий Мидонов — военком Заволжского района, обвиняется в получении взяток — прим.) и Никифоров — все, он поговорил, увидел, что тут адекватные люди, он попал в нормальную среду, и тревожность пропала. Как он эти сложности переживает, лучше его спросить. Но за время с нами, думаю, он быстро аклиматизировался.
Ведь основная проблема — нехватка информации. Ты не знаешь, как все делается. А ему все объяснили: про деньги, магазин, передачки — положено 30 кг в месяц, выбирай что хочешь. Его, я думаю, устроили чистота в камере, наш подход. Все, кто ко мне приходил — например, Калашников (Евгений Калашников, член партии «Справедливая Россия» — прим.) с депутатом Госдумы Моляковым (Игорь Моляков, депутат от «СР») — говорили, что даже запаха специфического нет.
«Свидетелей сломали только на 11 месяц»
— По поводу вашего уголовного дела — не хотите ли встретиться со свидетелями?
— Я уже со всеми созвонился, по-моему, кроме Панчина (Сергей Панчин, бывший мэр Ульяновска — прим.). Думаю, мы с ним и так увидимся — вот оказия будет. Остальным я позвонил, с той точки зрения, что они очень сильно волновались. Потому что ряд вещей, я считаю, их сказать принудили, и они очень переживали, как я дам этому оценку. Я почувствовал это от них, сам позвонил, проявил инициативу. Цель была такая — сказать: слушай, было и прошло. Я же говорю, мы сейчас разговариваем, и у меня ощущение, будто я там (в СИЗО, колонии — прим.) и не был никогда, что десять лет прошло.
Изменения показаний, которые «пригрузили» меня окончательно, произошли в феврале 2021 года. Весь 2020 год свидетели давали другие показания. Поэтому у одного из них есть такая фраза: «Раньше я давала другие показания, потому что нервничала и переживала, а сейчас вспомнила, проанализировала и даю самые правдивые показания» (речь о бывшем вице-мэре Елене Черкас — прим.). Это же подчеркивает, что раньше они говорили четко все как было, потом поменяли это на показания, которые легли в основу обвинения. Вопрос надо было ставить не так, как они могли это сделать (дать показания против Сычева — прим.), а какие они молодцы, ведь они почти десять месяцев продержались и их сломали только на одиннадцатый. Наоборот, они порядочные и серьезные люди. 10 месяцев пресса — я не знаю, кто бы выдержал. Я не говорю про Панчина, он уже в апреле дал показания и признал себя потерпевшим. Я говорю про остальных, там в основном женщины, которых, я считаю, принудили, и они продержались геройски 10 месяцев, и это заслуживает уважения и правильного отношения к этому. Это же не рядовое дело — это третье следственное управление, напрямую первый зам Бастрыкина (Александр Бастрыкин, председатель Следственного комитета РФ — прим.) документы подписывает.
— Периодически от вашего адвоката Ирины Савельевой и вас приходилось слышать предположения, что уголовное дело — это чья-то вам месть.
— Вот еще момент — вы упомянули адвоката. Она получила мощнейший знак качества, когда на нее возбудили дело за верность собственному подзащитному (в отношении Ирины Савельевой было возбуждено уголовное дело о разглашении данных предварительного следствия; суд ее оправдал — прим.). На самом деле у меня была другая статья, на 12 лет мне примеряли. И она эту фабриковку смогла развалить, это вызвало месть, у них (силовиков — прим.) проснулся инстинкт охотника на ее преследование. Слава богу, все закончилось так, как закончилось. Ей спасибо, что она меня не предала и осталась до конца, что мы прошли этот путь и пойдем дальше.
— Подружились?
— Ну конечно, я ее чаще жены и детей видел. Еще до суда мы с ней виделись раз в неделю, и она стала родным человеком — который знает и твои тайны, и проблемы. Потому что без нее ты ничего не решишь.
А что касается мести… Понятно, что это нужно было для какой-то цели, явно не для предотвращения преступления. Задача была другая, а какая и кто за ней стоит — я не знаю и разбираться не собираюсь. Потому что правды не найду, а жить предположениями не хочу. Было и прошло.
О планах
— Когда вы выходили из колонии, говорили, что уже на следующий день намерены заняться поиском работы.
— Сейчас первостепенная задача — содержание семьи. Этот вопрос временно решен, спасибо родственнику, кто это делает. Но я не могу этим злоупотреблять, я должен скорее выйти на работу, обеспечить нормальный уровень жизни семье. Все переговоры связаны с тем, чтобы скорее увидеться, почувствовать нишу, в которой я смогу себя применить и наиболее выгодно реализовать. Поговорив с людьми, проведя анализ, я понял, что я не так сильно от всего отстал. Я переживал, что процессы управления, финансовой деятельности ушли сильно вперед. Но нет, не сильно, я понимаю, что мои управленческие навыки будут востребованы, и я быстро их освою.
— Предложения поступили из другого региона?
— В основном все из других регионов. Грубо говоря, три из четырех связаны с восстановлением присоединенных территорий.
— Есть вариант, что вы уедете туда?
— Он есть всегда, но пока не хотелось бы, потому что сначала надо стабилизировать отношения с детьми, поправить воспитательные процессы.
— С кем встретились в первую очередь после выхода, как провели этот день?
— Первый визит был к отцу, второй к маме. Потом поехал домой, первым было желание пойти в баню. Сейчас езжу по всем людям, которые помогали, и это растягивается недели на две-три, потому что их очень много. Плюс есть вопросы с теми ребятами, которые там (в исправительных учреждениях — прим.) остались — надо поддержать, тем более некоторые с просьбами обратились. Не могу их бросить.
— За время вашего заключения много что изменилось: пандемия, смена власти в регионе, специальная военная операция. Поэтому сложилось впечатление, что вы еще не совсем понимаете, в каком мире оказались после освобождения. Начали уже знакомиться с новой реальностью?
— В местные интриги даже не погружался. Относительно политики хочется остановиться, осмотреться. После общения с некоторыми людьми у меня так и не сложилась картина, я не понимаю, что изменилось и как. Пока не владею информацией, предстоит погрузиться и понять, потому что кроме «России-24» я ничего не смотрел, каналов других не было. Выписывал еще «Российскую газету» и «Коммерсант», и мнение мое сформировано только этими источниками.
Разговариваю с людьми, и мнения о политике кажутся смешными, потому что начинаешь углубляться в источники, из которых человек делал выводы, и все, к сожалению, ограничивается тремя с половиной блогерами из «Ютуба». Люди слагают картину с чужого мнения. Я не хочу готовый анализ, мне надо собрать первичные данные и провести свой.
— А что по поводу партийной деятельности? (Сычев ранее возглавлял реготделение партии «Справедливая Россия» — прим.)
— Этот вопрос пока на паузе. Надо сначала определиться с работой. Если политику поставлю во главу угла, это может послужить барьером для работодателя. Зачем сужать их перечень? Но понятно, что пакость в виде иска — чтобы отвлечь меня и заставить еще позаниматься (мэрия Ульяновска подала к Сычеву и еще двум фигурантам его дела иск о возмещении ущерба на 22 млн рублей — это стоимость зданий-участников незаконной сделки мены; защита настаивает, что мэрия может требовать здания, а не их стоимость — прим.). И заседание назначено на день моего рождения, на 15 ноября.
Мэрия хочет так сделать, потому что, например, здание на улице Федерации, 27 новый владелец (фигурант дела Сычева бизнесмен Сергей Кузнецов, покончил с собой во время следствия — прим.) отремонтировал, вместо гаражей за 50 тысяч рублей там стоит теперь ангар в 500 квадратных метров. Оно стоит уже 20-25 миллионов. И если возвращать это имущество в городскую собственность, за неотделимые улучшения придется наследникам Кузнецова заплатить.
Я, конечно, не исключаю, что может быть беспредельное решение по взысканию этой суммы, мы будем его обжаловать, но просто это трата времени и денег. А позиция смешная — обосновать ущерб представитель мэрии не может, какими действия нанесен – не может, ничего не может.
Андрей Семёнов
