Сколько зарабатывал профессиональный нищий? зачем для поиска клада нужен был колдун? где в губернии был центр торговли кошачьим салом? — историк и краевед Иван Сивопляс рассказывает о необычных симбирских промыслах и их особенностях.

Оренбургские платки, гжельская керамика, вологодского кружево, хохломская роспись, дымковская игрушка, тульские пряники… Народным промыслом принято называть общее занятие жителей какой-нибудь местности. Теперь это слово ассоциируется по преимуществу с изготовлением народных сувениров: тульских пряников, оренбургских платков, гжельской посуды. В старину понятие промыслов распространялось на куда как более обширный круг занятий.

Особенно развиты были промыслы отхожие, вроде современных «вахт». В симбирских краях, например, всё взрослое мужское население иных сёл и деревень «ходили бечевой», нанимались бурлаками. Целые деревни, особенно татарские, трудились дворниками и старьёвщиками в Санкт-Петербурге, и всё это были уважаемые и денежные профессии.

Но среди промыслов были занятия, которые и в старину казались необычными…

Как известно, раньше в сёлах не запирали домов, просто красть было нечего. Крестьяне жили скудно. Выживать помогало собственное хозяйство, помощь родственников – и религия: подать нищему, даже из последнего, считали своим долгом и христиане, и мусульмане. Просить милостыню тоже не считалось зазорным. Даже богатые мужики «ходили по миру». Просивший подаяние надевал холщовую суму: если человеку было стыдно просить о милостыни вслух, это был знак людям, что ему нужно подать: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся!»

Татары-бедняки в Симбирской губернии. На мальчике-подростке сума для подаяний

Однако были и те, кто превращал нищенство в промысел. Профессиональное нищенство в третьей четверти XIX века отмечалось в качестве «общего промысла» в ряде сёл в Карсунском и Ардатовском уездах Симбирской губернии. Своеобразным «эталоном» считалась деревня Трепаловка, находившаяся в пятнадцати верстах от города Ардатова, при пруде, на левом берегу речки Алатырь – ныне это Мордовия, и в 1967 году Трепаловку переименовали в село Сосновое. Деревня была невелика – 60 дворов, 630 жителей. Христарадничали трепаловцы поначалу по нужде, «вследствие плохого качества земли», но потом увлеклись, поставили дело на широкую ногу.

Трепаловских профессионалов прозывали «громачами». В воровском жаргоне этим словом обозначали разбойников и налётчиков – к трепаловцам, видимо, имя громачей применяли с иронией. Промышляли громачи всю зиму и часть весны, до начала полевых работ. «Бедняки» выезжали для сбора милостыни на лошадях. За громачом по снегу трусил мальчик-поводырь, нанятый в Трепаловке или в её окрестностях.

Бедняки в Симбирской губернии. На мальчике-подростке сума для подаяний

Ярмарки, базары, храмовые праздники, места скопления сельской публики, сюда спешили громачи со своими несложными «представлениями»: «Люди эти, несмотря на совершенно здоровый организм, притворяются увеченными: слепыми, хромыми, безногими. Мальчики, сопутствующие им, должны выпрашивать милостыни; если они достаточно жалобно просят милостыню и сбор бывает хороший, то хозяева покупают мальчику меду, калача, вина, в противном же случае держат их на чёрном хлебе, но ещё и бьют. Чтобы показать себя безногим, громачи надевают особенные лапти, при помощи которых довольно трудно отличить с первого раза, действительно ли у громача нет ног по колена, или напротив ноги целы и невредимы».

Собирать милостыню «громачи» норовили не деньгами, слишком велик был соблазн промотать их среди базарного веселья, и не кусками печёного хлеба, а зерном. Мешки с накопленной добычею грузились на лошадь и продавались где-нибудь в стороне от места сбора, и вновь громач «пускался на промысел». Зима приносила удачливым нищим до сотни рублей серебром.

Кладоискатель на старинной гравюре

Накопленные металлические деньги и ценные вещи в старину нередко закапывали в землю в качестве кладов. Клады прятались во времена различных потрясений, войн, восстаний, денежных реформ. Клады из награбленной добычи прятали разбойники, причём подобный клад даже не собирались откапывать – это была фактически жертва «на удачу», чтобы, поступившись добычей теперь, в другой раз добыть ещё больше. А где есть клады, там обязательно появляются кладоискатели, тем более, что народная молва мерила бочками и телегами золото, серебро и драгоценные камни, попрятанные будто в симбирских пределах атаманами Степаном Разиным и Емельяном Пугачевым.

Чтобы добыть клад, мало было знать место, надо было знать заговоры и молитвы, чтобы одолеть нечистую силу, которая, по мнению наших предков, обязательно охраняла место сокрытия клада. По рукам доморощенных кладоискателей обязательно гуляли карты и планы «интересных» мест, вкупе с заговорными тетрадями, которые понадобятся при раскрытии клада.

Немало подобных документов видел и держал в руках симбирский краевед и этнограф Владимир Петрович Юрлов (1830 – 1903), сам питавший особый интерес к вещам сверхъестественным и непознаваемым.

«В Симбирске очень много можно встретить кладоискателей, — писал Владимир Петрович. — Между этими кладоискателями распространено суеверие, что каждый клад сберегается приставником (нечистою силою), и что нужно непременно отчитывать клад молитвами». Ради этого кладоискатели разъезжали по соседним губерниям в поиске колдунов, способных отчитать и добыть клад.

Так называемый Топорик Андрея Боголюбского, одна из самых известных находок симбирских кладоискателей в XIX веке

Кладоискательство было целью жизни для многих жителей пригородной деревни Фарафонтьихи, больше известной как Поливна. «Деревушка эта ничем не была бы замечательна, если бы не служила жилищем многим из наших кладоискателей», — писал Владимир Юрлов. Краевед сумел свести знакомство со здешней легендой, престарелым кладоискателем дядей Осипом.

— Клады взять мудрено, — объяснял дядя Осип. — Все они-то заговорены до пришествия Антихриста. Как он окаянный придёт, ему и богатство готово. Вот и теперь около Поливны три клада есть и выходят под случай, а без доки-колдуна взять нельзя.

— Где же такого колдуна отыскать, дядя Осип?

— Есть, сударь, один такой, в Вятской губернии, Черемисин Комаров. Черемисин этот важный дока, богач страшнейший. У него сидят на цепях 700 бесов.

— Ты их видел?

— Видели их, сударь, наши старики, слепой Михайла да Мишка Анучкин. Михайла хоть и слеп, а нечистую силу увидать может. Живёт тот Черемисин в большущем дому в лесу, денег имеет страсть, только никакой птицы не водит. Нельзя – всех передушат бесы. Я, говорит, не колдун, а мудрец; я бесами владею не просто, а крестной силой. Я, говорит, их для батюшки царя и на войну отпускал, и турок они, говорит, побили без счету. Сделан у него, сударь, под домом большущий подвал, обложен весь дикарём, там и сидят на цепях бесы… Страх, и только: как слоны топают. И водку, говорят, любят до страсти, по четыре ведра в день водки лопают, а едят одни яйца. Бес яйцо съест, а скорлупу прячет. Лишь загремит гром, они, окаянные, в скорлупы-то и прячутся.

— Ну и дока же ваш Черемисин! И помог-то он вам здесь клады добыть?

— Спровадил он нас! На счет, говорит, ваших кладов мне заняться не время, чего, говорит, вы летом приехали. Летом, говорит, много грома — бесам моим гром мешает. Приезжайте зимой, я, говорит, зимой какой хочете клад вытяну.

После некоторой паузы, историк задал старику главный вопрос:

— Скажи же, дедушка, вот уж, сколько лет вы клады ищете, ездите по разным докам. Нашли ли когда-нибудь клад?

— Это точно, сударь, трудов много мы потеряли, Ну, сами мы хоть и не попользовались, да знаем многих мужичков, что от кладов разбогатели. Авось, и нам свезёт!.

Крепок он, русский «авось»!..

Лубочное изображение кота

В повести Николая Гоголя «Шинель», опубликованной в 1842 году, мелкий чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин, скопив трудами и лишениями нужную сумму, идёт покупать материал для вожделенной шинели, сукно, ткань на подкладку и мех на воротник – кошку. И кошка, купленная героем повести, была не просто кошкой — а кошкой симбирской! Именно в нашей губернии, в Карсунском уезде процветал народный промысел — «кошатники», как называли они себя сами. Торговлю кошачьим мехом как местную достопримечательность описывал императору Александру II симбирский губернатор Егор Извеков, возглавлявший губернию в 1856 – 1861 годах.

«Кошка товар заграничный; ее идет много в Австрию и в Китай. На мех идет обыкновенно от 18 до 20 и более кошек; идет она и на воротники, а также вставляются лучшие из нее кусочки в другие меха», — писал местный историк-краевед Михаил Арнольдов.

Центр торговли кошачьими шкурками и «высоко ценимым» кошачьим салом помещался в большом торговом селе Жадовка. Целые кланы кошатников обитали в окрестных селах Румянцево, Воецкое, Базарный Сызган, Должниково, Русская Хомутерь, Новая Зиновьевка. Всего по Карсунскому уезду кошатным промыслом занималось более полутора тысяч человек.

По осени кошатники разъезжались за товаром по всей Российской Империи, на Дон, в Сибирь, в губернии Вятскую, Пермскую, Самарскую, Оренбургскую, Тамбовскую. С собою не брали денег, а нагружали походные телеги щепным товаром – деревянной посудой и предметами домашнего обихода, – посудой стеклянной, лентами, бусами. В земли донских и уральских казаков симбирские кошатники везли оконные рамы, иногда даже со вставленными стеклами. Кошек не покупали, а меняли на вещи.

Как мыши кота хоронили. Лубочная картина

Лучшими в меховом смысле считались кошки сибирские и вятские – в Вятской губернии их даже разводили на «мех». Набрав за два-три месяца трудов телегу-другую необработанных шкур (телега – 1000 штук), кошатник вез товар прямиком на Жадовский базар.

Здесь их уже поджидали агенты-приказчики крупных оптовиков, первогильдейских купцов из Тульской, Владимирской и Нижегородской губерний, имевших право на торговлю с заграницей. За сотню шкурок кошатникам платили 15-20 рублей, в то время как приобретение их обходилось всего-то в 2-4 целковых. За иной год через базар проходило до миллиона кошачьих шкур, до 800 пудов кошачьего сала!..

Когда мода на кошек минула, промысел кошатников отошёл в область истории и художественной литературы. Мы уже вспомнили Гоголя, вспомним «Собачье сердце» Михаила Булгакова:

— Что же вы делаете с этими… котами?

— На польты пойдут, — ответил Шариков, — из них белок будут делать на рабочий кредит.

Иван СИВОПЛЯС