24 июня Петру Кузину сто лет. Я увидела его впервые. И тут же влюбилась – ну, как иначе? – в его улыбку, шелестящий смех, лучистые глаза, в неуемный оптимизм и жажду жизни.
Галки
Когда он родился, у новоуренского крестьянина Игнатия Кузина уже было двое детей. Еще у него было не очень большое, но крепкое хозяйство. Изба построенная четырьмя годами раньше, скотина, садик вокруг и небольшой клочок плохонькой – вся хороша у бар была – землишки километрах в двух.
Первая мировая прошла мимо, отец остался дома.
Мальчик рос как все. Обдирал коленки, прятался по окрестным балкам, кой-чего наспех делал по дому. Особое наслаждение – залезть затемно на колокольню большой деревянной церкви, поймать пару галок и выпустить их во время заутрени. Галки метались по церкви, орали, тушили свечи под бурное ликование мальчишек.
Вообще же умытому и причесанному Пете в церкви полагалось вести себя степенно. Особенно по великим праздникам. В противном случае можно было и схлопотать от отца.
Амбар
Когда в село пришли красные – верховые из Нагаткино, – всех подозрительных посадили под замок.
«Поймают мужика, да в амбар его: «Ты коммунист? Не коммунист!» Дырочка была в амбаре. Туда кошки лазили. А мы возьмем кусочек хлеба, да в ту дырочку им сунем, мужикам-то».
От комбедов и продразверстки Урень страдал мало. Куда больше досталось зажиточным Бирючевке и Авдотьино. Те, кто раньше на свадьбу катались по Уреню на тройках с бубенцами, а сейчас остались живы, пошли по миру.
Лебеда
В 1921 году на Крещение в 45 лет умер отец. От тифа тогда страдало все Поволжье. «Медицина не глядела на это дело. Лекарств не было. Чай да чай, и больше ничего. Так и жили. И померли».
Десятилетнему Петьке вдруг пришлось повзрослеть, вместе с матерью и старшими братом и сестрой заботиться о младших.
В том же году начался страшный голод. Зараз село осталось без стариков – вымерли, все до последнего отдав детям.
«У нас шесть душ было. Нас пятеро, да мать – шестая. Лошадь осталась. Ржи не было, одна лебеда. Сестра, Тихон-брат (они уж взрослые были) да я убирали лебеду, перевозили на двор. Ее молотили, мололи и ели. Коровка была, вот молочком-то и спасла. Огород был, картошка».
Ада Михайловна
12 лет отроду Петька пошел в школу. Собственно говоря, так решила новая советская власть. Куча детей разных лет, грифельные доски, на которых заставляли писать буквы, и один букварь. А еще – свои учителя. Людмила и Ада Михайловна. Последняя «была небольшая, а толстая. Мы все смеялись – «жопа ржаная!»
Советы кричали «Долой неграмотность!» и отставать от Петьки не думали. По его душу появились вечерние занятия в школах ликбеза. Впрочем, через 3-4 года, получив причитающееся, ему удалось вырваться на свободу.
Колокола
Коллективизация шла по-дурному. Как война, хуже войны. Старики идти в колхоз отказывались наотрез. «Боялись, что Боженька накажет». Остальные представляли собой довольно странную мятущуюся массу, то поддающуюся на уговоры приехавших из города партийцев, то возвращающуюся к истокам, к неизбывному индивидуализму крестьянина-хозяина. Коровы-кормилицы, лошади и другая живность кочевала из родного сарая на колхозный двор и обратно.
Теряя терпение, красные постепенно брали верх. Скотину у сомневающихся отнимали силой (впрочем, обещали вернуть при вступлении в колхоз), сараи ломали, чтоб возвращать было некуда. Имевших лишнюю лошадь стриков, признавали богатыми, раскулачивали и ссылали. Та же участь ждала владельцев пяти ветряных мельниц и прочий «контрреволюционный кулацкий актив».
Корову у Кузиных отобрали в 1932 году. Лошадь оставили. Ее Петр отдал сам в 1933 году, не с первого раза, но отдал. И сразу ушел в армию. На 2 года.
Незадолго до этого разорили церковь. «Приезжал какой-то, Иван Палычем его называли. Сперва крест зацепили, трактором стащили. А потом колокола вниз упали. Куда их – не знаю. Большие колокола были. У нас ладно деревянная церковь была, а то каменные были. В Ишеевке какая церковь, в Семеновке! Тоже эдак же».
Обеззвученную церковь ненадолго превратили в школу, потом в амбар, а потом сровняли с землей и выстроили новую школу.
Настя
Из армии Петр вернулся уже в колхоз. «Сперва было трудно. А как же? Средств не было еще в колхозе. Ладно, лошадь ты приведешь. А надо ее кормить. Надо пахать. Землю не обрабатывали до этого. Так кое-как и было. А потом стало покрепче. Скотину стали закупать. Овец, телят».
В первый раз Петр женился в 1938 году, осенью. Пожили они с Настей два года – и война. Оттуда Настя его так и не дождется – умрет от язвы желудка.
Дальнобойная
Он, опытный артиллерист, ушел на фронт 28 июня 1941 года. Из Нового Уреня. Самым первым.
Из Ульяновска эшелоны двинулись в Тулу, из Тулы в Белев, мимо Москвы. В Вязьме солдат выгрузили. «А потом по лесам, по лесам. На Украину. От нее остались одни трубы. Крыша то развалилась, а труба стержнем стоит!»
101 пехотный полк 59-й дивизии 3-й армии вступил в бой 12 июля 1941 года. В 20 км от линии фронта рассыпались артиллерийские расчеты.
Что у соседей и уж тем более, что за 20 км от него, там, куда стрелял залпами из своей 72-миллиметровой дальнобойной пушки, Петр Кузин не знал. Он просто заряжал, сам вдруг став машиной. Точной и методичной. Не сбиться бы.
«Нащупает разведка, передает по рации командиру. Командир: «Такая-то цель, столько-то километров». Наводчик нам наводит. А наша цель – стоять, заряжать. Командуют: «Бой! Залпом».
Время потерялось. До сообщения по рации о том, что пехота уничтожена.
Бег
Так же, по рации, пришел приказ о передислокации остатков дивизии под город Почеп в Брянской области. Там в обороне простояли 24 дня. «А потом нам сказали, что мы в окружении. Скомандовали позицию переменить. Мы и поехали. Куда едут, туда и мы. Садимся на лафеты, кто на чего, и едем, едем до брянских лесов». 7 сентября двинулись.
Заполнившие леса армии были сразу и слишком велики, и слишком малы. Малы, чтобы прорвать кольцо хорошо экипированных и организованных фашистов. Велики, чтобы попытаться пробраться к своим незамеченными.
Через несколько недель голодного блуждания в лесу командиры исчезли. «Собрали нас и сказали: «Давайте, как хотите уходите. В партизаны, группами, как сумеете». И сами смотались».
Одежда
«Мы вышли из города Карачева с товарищем. Там избушка небольшая, и отворена в сени дверь.
– Айда, Володька! – Он наводчик, а я заряжающий.
Мы ткнулись. Вышла хозяйка:
– Нельзя.
– Ну, как-нибудь!
– Айдате, тогда-тко ли.
Ну вот и ночевали мы на дворе, на сене. Сенишко ей накосили. Там и одежду солдатскую сменили. Мне дала пиджак и брюки, а ему комбинезон».
Скитания растянулись на 1,5 года. Выбраться с оккупированной территории все не получалось. «Куда пойдешь, раз окружили несколько областей?» Без оружия, чтобы не вызывать подозрения у шныряющих повсюду фашистов и полицаев, пробирались они от деревни к деревне. В лесу натыкались на трупы. «Выкопаешь ямку, положишь, чтобы так не лежал».
В деревнях брались за любую работу. Петр все больше сапожничал. Местные не бросали, ночевать пускали. «Кормили хлебушком, картошкой да свеклой. Молока в деревне не было. Скот давно уж покололи». Да разве поможешь всем-то рассыпавшимся по лесам?
продолжение следует…
Алина Машковцева.
«Родина Ильича» № 33-34
от 23.06.2011
